Когда объявили по окончании гастролей - на Празднике воссоединения, - что мне присвоено звание народного артиста Азербайджанской ССР, я, так же как и в тридцатом году ощутил себя именинником и так же заволновался...

А в том сезоне, как ни печально в этом признаваться, я вдруг увидел, что горение, которое характеризовало работу этого театра, когда я впервые в него попал, которое меня и удерживало и привлекало, стало ослабевать. К тому же крепкая ниточка, которая связывала меня с кинематографом, стала толстой веревкой, все упорнее и сильнее тащившей меня обратно в Москву. И я распрощался с Бакинским рабочим

театром, хотя у меня сохранились о нем навсегда самые лучшие воспоминания.

Я приехал в Москву на съемку очередной картины, еще не зная того театра, в котором буду работать. Было много планов, много желаний, исполнимых и неисполнимых. Но в общем я был молод и не очень волновался.

Однажды утром меня разбудил телефонный звонок моего друга по Баку Ф. Г. Раневской. Она к тому времени была уже актрисой Камерного театра.

Раневская сказала, что мною интересуется А. Я. Таиров.

- Простите, Фаина Григорьевна, я не совсем вас расслышал. Из Камерного театра? Таиров?

- Да, Именно он.

- Зачем я ему нужен? Что я там буду делать?

- То же самое, что и я. И вообще не валяйте дурака, если вам позвонят и пригласят на переговоры, ни в коем случае не отказывайтесь. На минуту забудьте, что вы мейерхольдовец, и не проявляйте, пожалуйста, в данном случае дурацкой принципиальности, - убеждала она меня.

Я сказал: "Хорошо, постараюсь!" и начал уже было

настраивать себя на встречу с Таировым, как раздался другой звонок, который меня хотя и обрадовал, но все же нарушил душевный покой. Звонили из Театра имени МГСПС, от Е. О. Любимова-Ланского. Мне сообщили, что он хочет со мной встретиться на предмет возможной работы в его театре.

Воистину, как говорят, не было ни гроша, да вдруг алтын.

К вечеру позвонила секретарь Таирова Р. М. Брамсон и сказала, что Александр Яковлевич просит, если мне удобно, встретиться с ним завтра, в одиннадцать утра. Я ответил, что непременно приду.

Положив трубку, я задумался...

Вспомнил, что, когда мы работали с Мейерхольдом, а еще раньше с Комиссаржевским, у нас установилось определенное отношение к Камерному театру как к нашему антиподу.

Собираясь вечерами, мы, молодежь, с пеной у рта доказывали преимущества одной театральной школы перед другой.

И если я в те годы мог со знанием дела спорить о МХТ, о его Первой студии, о других театрах Москвы, то о Камерном театре я еще не имел своего мнения.

Тогда же я решил его выработать.

В ту пору театр Таирова находился на Б. Никитской улице, в помещении ВТО. Камерный театр арендовал там зал, где и проходили его спектакли.

Помню, как я, ученик театральной студии, получив пропуск, пошел раздеваться, но сидящая в шубе, платке и валенках гардеробщица мне тоскливо посоветовала:

- Юноша, вы замерзнете, ступайте так.

И вот, сняв только шапку, в перчатках и ватной куртке я сидел в числе немногочисленных зрителей в промерзшем зале театра.

Первое, что меня приятно поразило в театре Таирова, это высокое мастерство пантомимы, которой я в ту пору очень увлекался. С неподдельным интересом смотрел я спектакль "Покрывало Пьеретты".

Перед моими глазами прекрасная Алиса Коонен и очень изящный Николай Церетелли разыгрывали великолепный спектакль без слов. Я был настолько потрясен всем тем, что происходило на сцене - столь выразительны были жесты и движения артистов, - что у меня ни на секунду не возникло мысли: "Ах, как жаль, что они не говорят!". Меня это совсем не беспокоило. Выразительный язык жеста, которым искусные актеры передавали свои чувства, был предельно понятен, и вместе с героями пантомимы я остро переживал их страсти. Это было так замечательно, что следующий спектакль -"Саломею", который я видел в Камерном театре, я не досидел до конца. Как ни странно, мне помешали слова, после выразительнейшей пантомимы казавшиеся ненужными. Может быть, к этому ощущению добавилось то, что я окоченел в холодном зале и перестал чувствовать собственные уши. А нахлобучивать шапку в театре мне казалось кощунством и глубоким неуважением к актерам, к их труду - полуголые, они

произносили слова, которые выходили изо рта вместе с клубами пара!

После этих посещений я стал пристально следить за Камерным театром, мне что-то в нем нравилось, чем-то он меня пленял.

Отправляясь на переговоры с А. Я. Таировым, я вышел пораньше и всю дорогу от дома до театра приводил в порядок свои мысли. "Что меня там ждет? Что будет мешать и что будет греть, если я скажу "да"? Надо честно разобраться", -мысленно говорил я себе.

"Негр", "Любовь под вязами" - это здорово! Великолепное мастерство актрисы Коонен покоряло и захватывало, а разве игра И. Александрова, молодого актера, окончившего школу Таирова, не замечательна? Да! Это хорошо. Здесь видны большие страсти и решаются человеческие судьбы! Дальше: "Брамбилла", "Жирофле-Жирофля", "Сирокко", "Опера нищих" (оказывается, я уж не так мало видел). Музыка, танцы, эксцентрика! Тоже хорошо! Но по-своему... Это театр шутки, театр - карнавал, праздник, вихрь страстей и серпантинноизысканных мизансцен, где актер - певец, танцор, мим -подчинен организованно стремительному ритму и изощренному вкусу режиссера.

Но даже эти лучшие спектакли приятнее смотреть из зрительного зала, аплодируя актерам и режиссеру, властно и умело подчинившему все компоненты театра, своей режиссерской воле, чем самому в них участвовать.

Нужно ли это моей актерской природе, мне, молодому человеку, тоже влюбленному в театр, но мечтающему быть актером во всем великом значении этого слова? Нет, не нужно!

Кто из нас не мечтал быть идеальным актером, актером -властителем дум!

Вот с такими смятенными чувствами я оказался у двери, где золотом по черному было написано: "Дирекция Камерного театра". Не приняв никакого внутреннего для себя решения, я пришел в точно назначенный час к Таирову.

Мило улыбнувшись, Раиса Михайловна сказала, что Александр Яковлевич меня ждет, но у него сейчас корреспонденты.

- Вот посмотрите журналы! - и она подала роскошные заграничные издания о гастролях Камерного театра в Европе.

Таиров встретил меня обаятельной улыбкой (в театре вообще очень мило и много улыбались) и долго всматривался в меня, прежде чем начать разговор.

Я тоже не терял времени и успел рассмотреть собеседника. У него были глубокие темные глаза, немного усталые, и если бы не блеск, заставлявший их искриться, я мог бы сказать, что они грустные.

Он смотрел на меня долго, мне даже показалось, что чересчур долго, но доброжелательно и понимающе.

Слегка дрожащей рукой он то и дело поправлял прическу, производя пальцами движение, будто застегивал пуговицы. Был Таиров в теплом пиджаке и в очень теплом пушистом длинном шарфе, в который, обмотав шею и перекинув конец за спину, кутался, отчего казалось, что он зябнет.

Наконец Александр Яковлевич сказал:

- Пусть вас не смущает, что я долго и пристально вас рассматривал. Мне много говорила о вас Фаина Григорьевна. Я ее очень люблю и уважаю. Она прекрасная актриса. Но заочная рекомендация остается заочной. А позавчера я видел вас в "Путевке в жизнь". Знаете, там вы кажетесь гораздо ниже ростом, чем в жизни, и вообще... вы какой-то другой, чем на экране.

- Это плохо или хорошо? - спросил я.

- Меня это радует. Я полагал, что вы ниже, а вы оказались выше ростом. Значит, когда нужно, вы можете убедить меня...

Вот так начался наш первый разговор с Таировым. Я чувствовал, что он говорит со мной осторожно, не спешит сказать: "давайте работать", а деловито меня прощупывает, как щупают материал, когда подбирают на пальто: в ту ли сторону ворсинка, как хотелось бы!