Я тоже волнуюсь и потому делаю все немного излишне темпераментно. Когда взбегал по лестнице, декорация пошатывалась и поскрипывала. Но вот я наверху. Открываю дверь. Раневская, действительно, как кошка, набрасывается на меня, хватает за руку и перепугано говорит:

- Ми-ми-шенька! По-о-жалуйста, не уходите, пока я не отговорю весь текст! А-а потом мы вместе спустимся! А то мне одной с-страшно! Ла-адно?

Это было сказано так трогательно и... так смешно, что все весело захохотали. Она замолчала, посмотрела вниз на Таирова, как-то смешно покрутила головой и смущенно сказала:

- По-о-жалуйста, не смейтесь! Конечно, глупо просить... но не беспокойтесь, я сделаю все одна.

Таиров помахал ей рукой и сказал:

- И сделаете прекрасно, я в этом не сомневаюсь.

Играла эту роль Раневская великолепно...

Однажды после спектакля "Патетическая соната" я встретил Таирова на Тверском бульваре, где он любил "делать сразу два дела: гулять и мечтать". Мы пошли вместе, и он вызвал меня на откровенный разговор:

- Давайте попытаемся понять, почему "Патетическая соната" нравится нам и почему имеет такую резко отрицательную прессу. Как вы думаете?

- Алексей Дикий мне недавно сказал: "Если нужно, я могу поставить спектакль по телефонному справочнику, мне нужен повод, а не пьеса". Как вы думаете, прав он?

Александр Яковлевич остановился, посмотрел на меня, и мы снова молча пошли по свежему снегу, который сыпал, красиво кружась в свете фонарей.

- Да, вы, пожалуй, правы! "Патетическую" ставить не надо было. Вот один критик меня упрекает в том, что в спектакле прежде всего не хватает реалистической разработки образов. Какая чушь! Если бы эту пьесу поставили в его любимом театре, а я знаю, что он любит, - получился бы просто контрреволюционный спектакль. Пьеса неверная, но поставили и разыграли ее мы правильно, хотя это нас и не спасло! Не ругать нас надо, а помогать... пьесами. Хотя, наверное, виноваты и мы, да и вы, милый друг. Вы уж наш, тащите, привлекайте ваших сценаристов.

Мы опять остановились. Он поднял голову и стал смотреть на фонарь, вокруг которого, как в хороводе, кружились снежинки.

- Конечно, выход есть, его нам предлагают некоторые так называемые наши друзья: отказаться от себя и играть в натуралистических тонах. Но тогда мы будем тысяча первым зауряд-театром. Нет! Мы хотим идти своим путем и пойдем, но... вот это маленькое "но" нам и мешает - нам нужна своя драматургия... Вот так! И если вы согласны со мной, то по домам! Уже морозит! - сказал он весело.

Мы простились, снег пошел густо и большими хлопьями. Все вокруг блестело, бульвар был весь, как в пене. Я зашел у Никитских ворот в знакомую дверь и залпом выпил большую кружку теплого пива.

Таиров все видел и понимал, но ему нужно было время, чтобы поразмыслить, пофилософствовать, а затем, осознав и пропустив через себя новые задачи, решить их по-своему. Просто следовать по пути, проложенному, скажем, Любимовым-Ланским, он не хотел. Он считал, что Театр имени МГСПС современен лишь потому, что ставит новую советскую драматургию, а приемы постановки целиком заимствованы им у театра Корша или Незлобина, от которых он недалеко ушел в сценическом искусстве.

Вскоре Таиров поставил еще одну пьесу советского автора. Это была пьеса Л. Первомайского "Неизвестные солдаты". И вновь вокруг Камерного театра разгорелись страсти и споры. Таиров снова допустил ошибку - он взял пьесу, которая, по единодушному мнению, не удовлетворяет элементарным требованиям сцены.

И опять Александр Яковлевич тащит санки по булыжнику. Критика хором пропела отходную пьесе, да и спектаклю. И хотя рецензии отличались лишь вариациями на эту грустную музыку, в них появилось и что-то новое в оценке актеров. Неудачи актеров приписывали на этот раз уже не столько методу и стилю исполнения, хотя были и такие, сколько слабости самого произведения. В это же время Таиров сделал заявление, которое он определил как программное. На отчетном диспуте о "Неизвестных солдатах", который был очень многолюден и горяч, в ответ на замечание Алексея Попова и Ильи Шлепянова о том, "что театр весьма запоздал со своей перестройкой и что спектаклем "Неизвестные солдаты" он не делает шага по пути ликвидации этого запоздания", Таиров сказал:

- Театр должен иметь свою драматургию, которой нет. Переходить на рельсы реалистического театра - не значит начать перестройку. Мы ждем наших пьес и пойдем своим путем.

Как ни спорна была постановка "Неизвестных солдат", но спектакль свидетельствовал о глубокой перестройке, происходившей в театре Таирова.

Актеры на сцене уже были не "говорящими марионетками", какими прежде их считали оппоненты, а живыми людьми нашего сегодня. Таиров смело пошел на привлечение к работе новых, нужных ему актеров, исполнительская манера которых резко отличалась от его ансамбля. В театре началась борьба двух стилей, двух методов. Наидет ли Таиров свои новый, объединяющий метод?

В "Неизвестных солдатах" я играл старого подпольщика-большевика Бороду. Таиров в работе над этой ролью дал полную свободу моей творческой инициативе, лишь пристально и внимательно наблюдая за мной. Когда я прикидывал и переделывал свои сцены, Александр Яковлевич почти не вмешивался; когда надо, - меткими и точными замечаниями разрешал мои сомнения или делал отбор. Я очень любил роль Бороды, в которой человеческая мягкость и сильная воля руководителя скрывались под внешней неуклюжестью и даже чудаковатостью "человека в шляпе".

Было отрадно, что наша трудная и упорная работа актера и режиссера не прошла даром, а была верно понята и оценена публикой и печатью: "...актер несколькими мазками,

сценическими жестами, мягкостью движений создал реально осязаемый, правдивый образ. Перед нами не схема, а живой участник революционной борьбы". И дальше: "...Запоминается мимолетный жест старика, склонившегося над трупом расстрелянной Иды Брук. Старый большевик, потрясенный смертью Иды, горестно кричаще поднимает руки и в то же время сжимает ладони, внутренне призывая себя к выдержке, себя и своих товарищей. Этим мгновенным жестом актер больше завоевывает сочувствие зрителя к Иде, чем автор со всем своим" громоздким рассказом о героизме..."

Так впервые на сцене Камерного театра появился образ революционера-большевика.

Это была победа театра, и только нежеланием видеть, как мучительно, от ступеньки к ступеньке, спотыкаясь и падая, Таиров искал свой путь от "Жирофля", через большевика Бороду, к Комиссару в спектакле "Оптимистическая трагедия", только нежеланием видеть это можно было объяснить слепые наскоки на коллектив театра со стороны критики.

Однажды после моего возвращения с очередных съемок из Ленинграда Александр Яковлевич заявил, чтобы я прекратил свои "дезертирские замашки" и отказался от работы в кино.

- Да, Да, и не делайте таких глаз, - откажитесь хотя бы на время. Завтра приходите обязательно слушать Вишневского. Будет читать "Оптимистическую трагедию".

"Как? Всеволод Вишневский - моряк и трибун в театре эстета Таирова! Неужели Александр Яковлевич нашел наконец своего драматурга?" - воскликнули наблюдатели.

Да, эти два человека отыскали друг друга, ответил театр.

Пьеса, которую собирался читать Вишневский, -"Оптимистическая трагедия" - была опубликована в журнале, и многим уже была известна. Говорили, что это агитка.

Я знал, что Вишневский - великолепный трибун, остроумный собеседник, человек необычайно эмоциональный, но как чтец своих произведений он мне был неизвестен.

Я слышал многих драматургов, читавших свои пьесы. Б. Ромашов читал, играя каждую роль, тонируя, навязывал свою характерность. Слушать его было интересно, но, работая, актеру приходилось либо копировать его, либо бороться с уже навязанным.