Эта неторопливость, ненавязчивость, деловитость меня тоже успокоили, создали атмосферу доверия и доброжелательности. Я стал рассматривать кабинет, в котором мы сидели. Он был очень большой (позже я узнал, что в нем происходят репетиции). Стены были выкрашены в темно-синий цвет. Справа были высокие окна, слева во всю стену, метра полтора от пола, тянулись полки, заставленные книгами, сверху стояли на полке всевозможные забавные статуэтки и фигурки, привезенные из разных стран, подарки, связанные с гастролями театра. Прямо у задней стенки стоял большой письменный стол, за которым и сидел Таиров. Мы беседовали долго, прежде чем я решился сказать:

- Александр Яковлевич, я очень тронут вашим вниманием и тем, что вы приглашаете меня в свой театр, но будет нечестно, если я скрою, что не являюсь горячим поклонником вашего театра. (В глазах Таирова забегали огоньки.) Вы должны меня простить, - поспешно добавил я, - ведь учиться и работать мне пришлось у Комиссаржевского и Мейерхольда... Да и вам, вероятно, будет не совсем приятно иметь дело с их учеником.

Он возразил:

- Нет, напротив, мне это будет приятно. Ведь Всеволод Эмильевич имеет свой театр, и вы могли бы пойти работать к нему.

- Возможно, но это значило бы бегать по кругу...

- А вы этого не хотите? - спросил он. - Меня устраивает ваш взгляд!

- Разрешите мне подумать о вашем предложении, Александр Яковлевич. Я только приехал, должен собраться с мыслями и спокойно все обдумать.

Я сказал это в расчете на то, что на следующий день встречусь с Любимовым-Ланским и решу, где работать.

Таиров согласился.

- Да, конечно! Я вас понимаю. Но у меня к вам просьба: посмотрите сегодня спектакль. - Он сделал паузу и опять показался усталым и озабоченным. - Наш театр меняет позиции. Я еще не могу быть с вами вполне откровенным, но если мы будем работать, я расскажу вам много интересного, в частности о том, каким должен быть наш театр в новых условиях. Посмотрите "Линию огня" Николая Никитина - это пьеса советская. То, что вы работаете в кино, меня не смущает, скорее наоборот... Я видел, что у вас мягкая реалистическая манера игры, мне это нравится... Именно это сейчас и нужно театру. Мои актеры воспитывались совершенно в другой школе.

Вечером того же дня я отправился в Камерный театр смотреть спектакль "Линия огня".

Зачем я на него пошел и почему не умею владеть собой? Смеюсь там, где как минимум нужно иметь влажные глаза!

Как гостю мне полагалось вести себя прилично, даже если спектакль не нравился. Но сдержаться я был не в силах. Об этом спектакле много писали, он был раскритикован в свое время очень зло. Для всех было очевидно, что это не победа Таирова в поисках новых, путей, а его поражение. Ах, зачем он меня просил посмотреть этот спектакль! Ведь он все видел -он сидел в ложе и изредка поглядывал на меня.

После окончания спектакля, несмотря на то, что я раздевался в кабинете у Александра Яковлевича, меня никто ни о чем не спросил. Я оделся и ушел, как мне казалось, навсегда.

И вот я у Е. О. Любимова-Ланского. Не в театре, а у него на квартире. И хотя домашняя обстановка располагала к дружеской беседе, глядя на Ланского, я почему-то думал о Таирове; о том, что вчера, уйдя из театра и не поговорив о спектакле, я обидел его. "Он теперь будет думать, что я невежа".

Любимов-Ланской был крупный мужчина, с рыхлым лицом, в модных роговых очках. Говорил он долго и медленно о задачах театра вообще, о новом зрителе вообще. Говорил один, меня ни о чем не спрашивал, а если в паузу я и пытался вставить свое слово, - он меня не слушал. Казалось, что он произносит монолог. Все было очень протокольно, солидно, и мне вдруг стало скучно.

Сидел он грузно, как брошенный куль, на стуле с тонкими "стильными" ножками, и я все время думал, подломятся ножки или нет.

Наконец он заговорил о своем театре, какие у него прекрасные артисты и как он хочет усилить свою труппу. Это уже относилось ко мне, и я собрал внимание.

- Созвездие "бриллиантов"! Вот к чему я стремлюсь... Все должны быть такими, как Ванин и Ковров!

И он тут же назвал роли, на которые я могу рассчитывать. Разговор сразу стал деловым и по существу.

К тому времени в Театре имени МГСПС прошли "Шторм", "Штиль", "Рельсы гудят". Это был театр советского драматурга. В. Билль-Белоцерковский, В. Киршон и другие писатели охотно несли туда свои пьесы. МГСПС был самым передовым театром в смысле репертуара, ибо ставил на своей сцене проблемы, диктовавшиеся жизнью. Е. О. Любимов-Ланской являлся умным и деятельным руководителем нового театрального коллектива. Билеты на спектакли всегда были проданы.

Мне, конечно, льстило, что Любимов-Ланской хотел пополнить свою "коллекцию бриллиантов" мною, но одновременно это и пугало: хотелось работать, то есть искать - ошибаясь, добиваться, а не соперничать в блеске с другими бриллиантами из его коллекции. Но мне были понятны его мысли о сегодняшнем театре и высоком назначении актера.

И все-таки я не сказал тотчас "да". Что-то меня удержало от этого в самую последнюю минуту. Может быть, поражение Таирова в спектакле "Линия огня", под впечатлением которого, как ни странно, я все время находился? Не знаю, но я вспомнил в самый неподходящий момент об этом неудачном спектакле и попросил разрешения дать окончательный ответ на следующий день. Евсей Осипович сказал:

- Как хотите. Мне думать не надо, мы можем решить все к общему нашему удовольствию сегодня, но если вы хотите поразмыслить, - я не возражаю!

Смотреть спектакли он меня не пригласил, считая, видимо, что это излишне. Я действительно видел два или три спектакля в его театре. Мне понравились актеры. Это был ансамбль интересных индивидуальностей. Да, труппу он составлять умел...

Назавтра я пошел в Камерный театр с твердым намерением поблагодарить Таирова и начать работу у Любимова-Ланского. Но второй разговор с Таировым перевернул все мои планы.

Илья Эренбург совершенно правильно назвал Таирова рыцарем театра. Он до конца и остался настоящим рыцарем -театр был для него той Прекрасной дамой, которой он посвятил всю свою жизнь.

Таким я был в 1941 году

Второй раз я шел еще медленнее, обдумывая каждое слово, что собирался ему сказать. Слова должны быть не резкие, но убедительные, не хотелось обидеть его своим отказом. И тут я припомнил, как в одну из труднейших для Камерного театра минут на Таирова обрушились критики как на представителя чуждого для пролетариата искусства, театра "одной актрисы", причем обрушились безжалостно, "требуя крови".

Таиров, сидевший в президиуме, выслушал все обвинения, затем выступил в защиту своего театра и своей подруги, первоклассного мастера и обаятельнейшей актрисы Алисы Коонен. В выступлении, длившемся недолго, он был великолепен. Это была не речь, а лирическая поэма о человеческом благородстве, красоте, о нежной преданности и любви к театру.

Он утверждал, что венец его жизни, сокровенная мечта художника - это желание сделать театр современным, в котором красота, высокая любовь в сочетании с гуманизмом воспевали бы человека, а новый зритель полюбил бы и признал своим такой театр.

С А. Я. Таировым, замечательным режиссером и человеком, работалось легко

Говорил он тихо, вкладывая в слова свое сердце, и зрительный зал замер. Было ясно для всех, что этот человек может заблуждаться, может, увлекаясь, идти не по тому пути, но кривить душой - нет! Никогда! И весь зал, который вначале встретил его почти враждебно, встал, как бы говоря своими аплодисментами: "Мы верим тебе, Таиров!..".