Безразличие Нериссы к жизням имперских солдат потрясло его, потому что в этом не было необходимости. Но она была неправа, думая, что ему не дано поступать также. Он был ангелом смерти, повелителем убийц.

— Мы — гнев.

Воспоминания об огне. Пламя и падение, испепеление и изничтожение. Затем тьма.

Абсолютная тишина. Полное ничто.

Я открыл глаза.

Передо мной была разбитая металлическая стена, контуры которой очерчивал прокручивающийся белый текст на прицельном дисплее. Готическая архитектура — голые стены, чьим изгибам придавали форму подобные рёбрам чёрные стальные брусья. Стена была накренившейся и искореженной. Даже продавленной.

Я не знал, где я, но мои чувства омывали ощущения. Я слышал потрескивание огня, который пожирал металл, и сердитый гул работающего боевого доспеха. Звук искажало, в обычно ровном гуле звучали помехи или картавость. Получены повреждения. Мой доспех пробит. Взгляд на биодисплей обратной связи показал небольшие повреждения пластин брони на запястье и голени. Ничего серьёзного.

Я чувствовал поблизости пламя и прогорклый привкус плавящейся стали. Чувствовал своё тело: пот, химикаты, которые были впрыснуты в плоть доспехом, и опьяняюще густой запах собственной крови.

Крови бога.

Очищенной и оскудевшей из-за использования в венах смертных, но всё равно крови бога. Мёртвого бога. Убитого ангела.

От этой мысли мои зубы сжались в ворчливом проклятии, а клыки заскрежетали по нижним зубам. Достаточно слабости.

Я приподнялся, мускулы болевшей плоти вздулись в унисон с фибросвязками псевдомускулов доспеха. Я был знаком с таким ощущением, но оно казалось неправильным. Я должен был быть сильнее. Должен был упиваться своей силой — окончательным сплавом биологической мощи и могущества машины.

Я не чувствовал себя сильным. Не чувствовал ничего, кроме боли и мгновенной дезориентации. Боль сконцентрировалась в моих лопатках и позвоночнике, отчего спина превратилась в колонну тупого болезненного жара. Ничего не было сломано — это уже подтвердили биопоказатели. Такое напряжение мускулов и нервов убило бы обычного человека, но мы были генетически переделаны в высших существ.

Слабость уже отступала. Мою кровь жалил поток адреналиновых стимуляторов и ускоряющих наркотиков, который мчался по венам.

Моим движениям ничего не препятствовало. Я поднялся на ноги медленно — из-за осторожности, а не слабости.

Я осмотрел обломки вокруг сквозь успокаивающую изумрудную пелену зелёных линз шлема.

Помещение наполовину обрушилось, когда стены перекосились. Фиксаторные троны вырвало из пола. Обе ведущие из зала переборки были сорваны из петель и висели под острым углом.

Должно быть, столкновение было ужасным.

Это… столкновение?

Падение. Наш ”Громовой Ястреб” разбился. Ясность воспоминаний пугала… ощущение падения с неба, на мои чувства накатил гром удара, а корабль всё это время трясся. Показатели температурных счётчиков на моём ретинальном дисплее медленно повышались, когда двигатели взрывались и опаляли корпус, а системы доспеха регистрировали пылающее падение ударного корабля.

Затем последний раскат, подобный рёву карнозавров его родины, громкий и первобытный, словно вызов короля-ящера, и всё содрогнулось до основания. Ударный корабль вонзился в землю.

А потом… Тьма.

Я пробежался глазами по хронометру на ретинальном дисплее. Был без сознания почти три минуты. Я понесу епитимью за подобную слабость, но это подождёт.

Теперь я глубоко вздохнул, чувствуя в воздухе дым и пепел, но они мне не вредили. Воздушные фильтры в решётке шлема делали меня иммунным к таким тривиальным проблемам.

— Завьен, — протрещал голос в моём ухе. Мгновенное замешательство от звуков. Либо вокс-сигнал был слаб, либо доспех отправителя был тяжело повреждён. В разбитом корабле могло быть правдой и то, и другое.

— Завьен, — вновь сказал голос.

В этот раз я обернулся на имя, когда понял, что оно моё.

Завьен шагнул в кабину, удерживая равновесие на накренившемся полу благодаря простой комбинации естественной ловкости и суставных стабилизаторов доспеха.

Кабина пострадала даже сильнее подсобного помещения. Несмотря на прочность усиленного пластика, смотровое окно было расколото так, что его нельзя было восстановить. Алмазные осколки выбитого псевдостекла сверкали на покорёженном полу. Троны пилотов были вырваны из опор и разбросаны, словно мусор во время бури.

Сквозь лишившийся стекла иллюминатор не было видно ничего, кроме земли и сучковатых чёрных корней, большая часть которых рассыпалась по безжизненным панелям управления. Падение было достаточно сильным, чтобы нос ударного корабля погрузился в землю.

На панели управления лицом вниз растянулось изувеченное тело пилота — Варлона. Прицельная сетка Завьена зафиксировалась на помятом доспехе его брата, а вторичные метки выделили раны и трещины в деактивированном боевом облачении. Кровь, густая и тёмная, текла из порезов в шее и сочленениях поясницы Варлона. Она медленно струилась по изувеченной панели и капала на кнопки и рычаги.

Силовая установка была отключена. Жизненные показатели невозможно было прочитать, но всё и так было достаточно ясно. Завьен не слышал сердцебиения в теле, и если бы пилот был жив, то его генетически усиленное тело запечатало бы свернувшейся кровью все раны, кроме самых ужасных. И он бы не продолжал истекать кровью на системы управления сбитого ударного корабля.

— Завьен, — голос раздался вновь и теперь не по воксу.

Расчленитель отвернулся от Варлона, а в его доспехе зарычали суставные сервомоторы. Там, придавленный обломками упавшей стены, лежал Драй. Завьен подошёл к поверженному воину и увидел истину. Драй был не просто придавлен. Он был приколот.

Чёрный шлем сержанта был опущен, подбородок прижат к воротнику, зелёные глаза глядели на сломанного имперского орла на груди, где зазубренный обломок пробил тёмный доспех, покорёженная сталь пронзила Драя сквозь наплечник, руку, бедро и живот. Кровь сочилась из решётки-громкоговорителя шлема. Вспыхнувшие на визоре Завьена биометрические дисплеи поведали уродливую историю, конец которой был близок.

— Докладывай, — сержант Драй говорил как и обычно, словно ситуация была наиболее будничной из тех, которые можно представить.

Завьен опустился на колени перед пронзённым воином, борясь со страстным желанием ощутить кровь павшего в глотке и на дёснах. В груди Драя неровно и слабо бился единственный пульс. Одно из его сердец остановилось, вероятно, его затопило внутреннее кровоизлияние, или оно разорвалось, когда обломки пронзили тело. Второе мужественно стучало совершенно неритмично.

— Варлон мёртв, — сказал Завьен.

— Дурак, я сам это вижу, — сержант протянул ту руку, которая не была наполовину оторвана у предплечья, и вцепился негнущимися пальцами в сочленение воротника под шлемом. Завьен потянулся, чтобы помочь, и открыл гермоуплотнитель. Шлем со змеиным шипением упал на руки Расчленителя.

Резкое лицо Драя, покрытое вмятинами и шрамами, которые он заслужил за двести лет сражений, было мокрым от крови. Сержант усмехнулся, продемонстрировав розовые от крови зубы и порванные дёсны, — Дисплей моего шлема повреждён. Скажи мне, кто ещё жив.

Завьен видел, почему он был повреждён — обе глазные линзы треснули. Он отбросил шлем сержанта и морганием нажал на рунную икону, которая вывела жизненные показатели остального отделения на ретинальный дисплей.

Варлон был мёртв, а его доспех был обесточен. Подтверждение этому было прямо перед глазами Завьена.

Гаракса тоже больше не было, а его доспех передавал черту диаграмм с плоскими линиями показателей. Судя по дальномеру, он был не больше чем в двадцати метрах. Вероятно, Расчленителя выбросило наружу в момент столкновения, и он погиб от удара.