Торольф подошел, чтобы проверить жизненно важные органы…

— Назад, — прорычал новоприбывший сквозь окровавленные зубы и оттолкнулся от земли.

— Спокойней, брат, мы оба игрушки одних и тех же тюремщиков. Я не причиню вреда. — Торольф раскинул руки в знак примирения и отступил к дальней стене.

Похоже, космодесантник успокоился и прислонился к противоположной стене.

— Где мы?

Торольф посмотрел на обнаженного космодесантника, изучая глубокие шрамы, исполосовавшие бледную плоть. Тело усеивали красноречивые следы колотых ран, сувениры, оставленные дыбой, терзавшей нервную систему человека. Торольф почувствовал, как напряглись его мышцы, когда вспомнил собственные муки от рук тюремщиков. А вот лицо новичка, напротив, было нетронутым, на нем не было ни единого следа сражений, которые Торольф рассчитывал увидеть на одном из отборных воинов Императора. Это напомнило Волку горбунов с изувеченными телами и прекрасными лицами. Его передернуло от извращенной работы эльдарских хирургов.

— Мы в Даморре. — Торольф говорил с приглушенной четкостью, как проповедник, утешающий свою паству. Когда он говорил, то искал свои четки, но эльдары забрали их вместе с остальным военным снаряжением, когда схватили его. Воин-монах вздохнул и дал себе слово попросить прощения у Императора за произнесенное слово ксеносов. — Это мир-арена эльдарских пиратов.

Новичок собрался заговорить, но Торольф прервал его.

— Думаю, брат, моя очередь задать вопрос.

Другой космодесантник кивнул.

— Кому ты служишь?

На лице космодесантника вспыхнул гнев.

— А почему я тебе должен говорить? Какому Легиону ты служишь?

— Я не стремлюсь добиться преимущества над тобой, брат. Я — Торольф Ледоход, сын Русса.

— Космический Волк, — выплюнул космодесантник, плохо скрывая свою неприязнь к детям Фенриса. — Новичок внимательно рассмотрел другого воина. То, что Торольф вместо расхваливания своего ордена говорил так скромно, противоречило всему, что он знал о потомках Русса. — Ты неплохо говоришь для берсерка.

Торольф почувствовал на себе взгляд космодесантника. Он задумался, насколько по-скотски должен выглядеть, волосы спутанными окровавленными прядями ниспадали на плечи, лицо обрамляла растрепанная борода.

— А теперь, — голос Торольфа стал жестче, — я хочу знать, с кем делю камеру.

— Я — Эканус из Темных Ангелов.

Торольф пристально посмотрел Темному Ангелу в глаза и не обнаружил в нем пятна Хаоса.

— Я однажды сражался вместе с Темным Ангелом.

— Что?

Торольф опустил глаза.

— Рамиил был моим первым сокамерником. Могучий воин. Я чту его каждым вдохом на арене, мое тело — монумент его наследию.

— Где твои клыки, волк? — грубо спросил растерянный Эканус.

Торольф от раздражения стиснул зубы.

— Те бы лучше следить за своим тоном, сын Джонсона. — Он замолчал и провел рукой по рту. — Их дьявольские хирурги получили большое удовольствие, спилив дар моего повелителя. Боль и оскорбление я смою кровью. — Торольф перевел взгляд к отметкам убийств на стене.

Эканус проследил за ним.

— Дайте Космическому Волку подсчитывать убийства. Твое и твоих братьев представление о чести больше соответствует варварству захолустных дикарей.

Лицо Торольфа смягчилось.

— Это не из-за славы. Каждая отметка служит напоминанием о наказании, которое мне предстоит, когда это закончится.

— Это никогда не кончится, Волк. Я стал чемпионом на двух их адских игрищах, только чтобы оказаться здесь, в начале нового кошмара.

— В смерти, брат, в смерти все закончится.

— Хм, — фыркнул Эканус. — Возможно, мы с тобой будем сражаться следующими.

— Возможно, — мягко ответил Торольф. — Эльдары получают большое удовольствие, наблюдая за тем, как арена разрывает узы братства.

— Рамиил?

Торольф кивнул.

— Я убил его. — Он встретил кровожадный взгляд Экануса. Брови Темного Ангела изогнулись от гнева. — Не бойся, брат, если мы протянем достаточно долго на этом проклятом турнире, тогда, вне всякого сомнения, мы сразимся друг с другом. У тебя будет шанс восстановить честь Рамиила… — Торольф сел на пол и закрыл глаза, — но пока нам вполне хватит ксеносов и отвратительных мутантов, чтобы затупить свои клинки.

Скрежет шестеренок и грохот рычагов цепной передачи разбудили Торольфа. Он мог задействовать каталептический узел, позволив части своего мозга отключиться, в то время как другая оставалась бы активной. Но в действительности ему был нужен полноценный отдых. Перенесенные за последнее время нагрузки на тело были ничем в сравнении с тем, что пришлось выдержать его разуму. Он приподнялся и сел, когда медные двери со скрипом открылись. Вошла гибкая фигура, симметрия ее длинных, изогнутых конечностей и безукоризненная грудь противоречили вертикальной решетке, заменяющей лицо. Торольф остался на месте, когда вошли двое ее сородичей и встали по бокам от нее. Они оба сильно горбились, грудная мускулатура была развита до такой степени, что угрожала сломать им спины. Их отвратительные тела покрывала нездорового цвета кожа с порами, из которых вытекали смертоносные токсины. Тем не менее, по стандартам большинства культур у них были красивые лица.

— Встань, — прошипела команду женщина через решетчатое лицо.

Слово проскрипело в воздухе, одновременно искаженно и отчетливо. Если бы не ухо Лимана, которое отфильтровало резкость звука, он бы ворвался в череп Торольфа, как ленточная пила. Когда это случилось, космодесантник почувствовал влагу на щеках — из ушей сочилась кровь. Он встал, не отрывая взгляда от извращенного уродства женщины, и подождал, пока горбуны вышли вперед и заковали его кисти в тяжелые цепи.

— За мной, — женщина резко повернулась, ее увитые шипами волосы рассекли воздух, когда она вышла.

Торольф заскрипел зубами, борясь с тошнотой, вызванной ее голосом, и позволил горбунам вывести себя из камеры.

Коридор вонял смертью. На полях сражений Торольф сталкивался с запахом почти каждой вообразимой смерти: едкая вонь нечистот, смешавшихся с костями, когда разрывные снаряды рвали людей на куски; резкий запах лазерных лучей, пронзающих плоть; удушающий смрад прометия, который сжигал людей дотла и испарял воздух, которым они дышали. Но запах смерти в коридоре был намного более мерзким, чем любая погибель, которую солдат мог принести врагу. В воздухе чувствовалась развращенность, смерть, причиненная палачами ради наслаждения. Торольф изо всех сил старался не вдыхать воздух слишком глубоко, вонь многочисленных токсинов подавляла его усиленные чувства. Здесь, в глубинах изобретенного чужими ада, ты умирал долго, когда тщательно продуманные пытки ломали твой дух, а гниение и разложение уничтожали тело. Смерть в этом месте не была средством достижения победы в войне, ее приемлемой частью. Здесь убивали ради самой смерти.

Горбуны повели Торольфа по извивающемуся коридору из тусклого металла и гладкого камня, освещенного мерзкими лицами, которые свисали с потолка, наподобие фонарей. Глаза и рты отбрасывали тусклый свет на панели коридора. Каждый раз, как его вели из камеры, Торольф пытался сориентироваться. Он пытался запомнить последовательность поворотов в коридоре, подсчитывая фонари, потом запоминая вид других камер, которые они проходили. Но это было бесполезно, каждый раз коридор выглядел иначе, поворачивая в другом направлении. Его было так же невозможно понять, как космодесантнику отвергнуть сотню лет тренировок и инстинкт, который заставлял его продолжать попытки.

У подножья металлического спуска женщина повернулась и приказала остановиться.

Торольф подчинился, а горбуны прошли вперед и сняли цепи.

— Иди, — женщина указала на рампу вытянутой рукой, которая заканчивалась ножеподобными пальцами.

Торольф устремил взгляд вперед и начал подниматься по скату. Поверхность, которая поначалу казалась гладкой и безликой, была покрыта замысловатым узором и текстом, вырезанными на металле с мастерством, которое, по мнению Торольфа, было не подвластно лучшим ремесленникам его ордена. По выемкам между символами текла кровь, вычерчивая зловещий контур вокруг них. Торольф почувствовал, как ускорился его пульс, когда понял, что арена, на которую он собирался взойти, была более значимой, чем те, на которых он сражался прежде. На вершине рампы Торольфа встретила громадная круглая металлическая дверь, через которую могли проехать бок о бок два священных «Лэндрейдера» ордена. Он стал ждать.