Правда, Кемрар Гели погиб молодым.

Но тут же воскрес.

В другом теле и на другой планете.

Нда. И как к этому относиться?

Вот и посмотрим, как они к этому отнесутся, сказал я себе.

Тем временем прощание близилось к концу.

Вместе с нами улетали все, кто был на «Горном эхе», кому их провожать тоже нашлось, и сейчас было хорошо заметно, как похожи люди и силгурды.

Те же объятья, похлопывания по плечу, шутки, смех, обещания быть на связи и передать привет и прочая, и прочая, и прочая. Если бы не архитектура космопорта и типично цейсанский пейзаж за панорамными окнами, можно было бы подумать, что дело происходит в каком-нибудь крупном земном аэропорту. Том же нью-йоркскомЛа-Гуардиа или московском Шереметьево.

Даже мини-юбки у женщин похожи, хотя — и это отдельно радует! — силгурдские короче.

Впрочем, это всего лишь мода, которая, на Гараде такая же изменчивая и скоротечная, как и на Земле. Помнится, незадолго до моего переноса юбки вообще были не в моде, большинство женщин предпочитали платья и так называемые «живые штаны», меняющие расцветку и форму в зависимости от освещения, температуры воздуха и даже настроения хозяйки. Лично мне мода на такие штаны никогда не нравилась, предпочитаю более консервативную одежду. Не говоря уже о том, что женщина в юбке смотрится намного приятнее и сексуальнее, нежели женщина в штанах. Хотя, конечно, штаны тоже разные бывают…

Наконец, все положенные слова были сказаны, поцелуи и объятия завершены, и мы, помахав провожающим на прощанье, покинули здание космопорта и расселись в автобусе, который быстро, мягко и бесшумно доставил нас к «Звезде Цейсана».

Путь на Гарад занял неделю.

Мы ели, спали, разговаривали, читали книги и смотрели кино, посещали спортзал (в обязательном порядке, поскольку нужно было подготовить организмы к гравитации, больше земной на десять процентов, а цейсанской на все сто), общались с Гарадом на сеансах связи. Там нас с нетерпением ждали и, кроме торжественной встречи, готовили обширную рабочую программу.

Испытывал ли я то острое и щемящее чувство возвращения на родину, которое трепетало в моём сердце при виде кушкинских сопок в поезде «Мары-Кушка» после Штатов?

Испытывал. Возможно, было оно не таким острым и щемящим, как я думал. Но — было. Однако самое интересное заключалось в том, что одновременно с этим чувством, мне уже хотелось на Землю. Домой. Забавно, да?

На корабле имелся обзорный отсек — место, специально созданное для того, чтобы оставить человека наедине с космосом. Его стены из чертовски дорогого прозрачного углерита были практически незаметны, благодаря чему возникало полное ощущение, что достаточно шагнуть вперёд, чтобы покинуть корабль и поплыть свободно в бескрайнем космосе, где нет ни верха, ни низа, ни начала, ни конца.

Такие отсеки имелись только на старых кораблях, спроектированных и построенных лет пятьдесят-семьдесят назад. На современных их вообще не было, поскольку по мере эксплуатации выяснилось, во-первых, что людям больше нравится любоваться видами открытого космоса на обзорных экранах, нежели сквозь прозрачные углеритовые стены. А во-вторых, прозрачный углерит был, действительно, очень дорогим материалом, и с ростом количества планетолётов от него был решено отказаться. Непозволительная роскошь.

Мне, однако, обзорные отсеки всегда нравились. В них хорошо было думать и разбираться в себе. Поэтому мы с Малышом довольно часто сидели здесь в одиночестве, изредка перебрасываясь мыслеообразами. Точнее, сидел я, а Малыш по своему обыкновению висел рядом.

Здесь нас и нашли Быковский с Сернаном на пятый день полёта, ближе к вечеру. Уселись рядом в креслах в расслабленных позах.

— Вот ты где, — сказал Юджин. — Так и знали, что здесь тебя найдём.

— Да, — заметил я не без иронии. — На корабле столько укромных мест, что можно человека весь день искать и не факт, что найдёшь. Что-то случилось?

— Почему ты так решил?

— Вид у вас какой-то… Заговорщицкий.

— Трудно иметь дело с телепатом, — сказал Сернан. — Ничего скрыть невозможно.

— Он не телепат, — возразил Быковский. — Он эмпат.

— Один чёрт трудно.

— Согласен.

— Эй, — сказал я, — в чём дело? Я же вижу, что вы, что-то задумали.

— Сегодня у нас что? — спросил Сернан.

— Что? — не понял я.

— Воскресенье, четырнадцатое апреля, — торжественно провозгласил американец. — А это значит, что ровно месяц назад мне исполнилось сорок лет. Юбилей, между прочим.

— Ни фига себе, — сказал я. — Поздравляю. От души. Месяц назад?

— Ага. Я четырнадцатого марта родился.

— А почему мы не праздновали? Хотя да… — я покосился на Малыша. — Месяц назад мы только прибыли на орбиту Цейсана и обнаружили Малыша. Не до этого было.

— Вот именно, — сказал Юджин. — Не до этого. Потом Цейсан, все эти обследования, встречи… Непорядок получается. А, командир? — он посмотрел на Быковского.

— Непорядок, — подтвердил Валерий Фёдорович.

— Так что вы предлагаете? — спросил я, уже догадываясь, что будет дальше.

— Как это что? Отпраздновать мой день рождения, конечно! — широко, по-американски, улыбнулся Сернан. — Сорок лет человеку раз в жизни исполняется, не хочу пропустить, потом себе не прощу.

Он полез за пазуху и поставил на стол квадратную бутылку из тёмного стекла с характерной овальной наклейкой.

Я взял в руки сосуд.

Знаменитый цейсанский твинн! Сорок пять градусов крепости примерно, около семисот миллилитров объём. Между прочим, хороших денег стоит, просто так его через систему доставки не закажешь. Всё спиртное на Гараде и Цейсане стоит денег.

— Ого, — увидел я цифру на этикетке. — Четырнадцать земных лет выдержки. Серьёзный напиток. Откуда дровишки, если не секрет?

— Дровишки? — поднял брови Сернан. — Какие ещё дровишки?

— Всё-таки недостаточно хорошо ты знаешь пока русскую классику, — сказал я. — Это расхожее выражение, взятое из стихотворения русского поэта Николая Некрасова. Означает, «где взял?».

— Некрасов… Это не тот, кто пытался выяснить, кому на Руси жить хоршо? — вернул мяч Юджин. — Кстати, заметь, нет ни одного американского поэта, который бы задавался похожим вопросом.

— Задавались, — сказал я. — просто ты не в курсе.

— Можно подумать, ты в курсе.

— I owe my soul to the company store, — пропел я.

— Ты теперь эти шестнадцать тонн в качестве аргумента всегда будешь приводить?

— По мере возможности, — засмеялся я. — Очень удобная песня.

— Я не понял, — спросил Быковский, — Мы здесь классическую русскую и американскую поэзию обсуждать собрались?

Вслед за Сернаном он достал из внутреннего кармана три маленьких металлический стаканчика, вложенных один в другой, и поставил их на стол. Потом залез в другой карман, и выложил плоскую коробку с жёлтыми шариками ардато, по вкусу напоминающими земной шоколад с оттенком лимона:

— Закуска.

— Это подарок, — сказал Юджин. — Тётушка твоя, Ланиша, подарила. Сказала, будешь пить и меня вспоминать.

— Вот как, — сказал я, сделав вид, что слегка обескуражен. — А есть, что вспоминать?

— Всё тебе расскажи, — с непроницаемым лицом произнёс Сернан.

— Не надо, — заверил я. — Молодец, тётушка. Но вообще так не честно. У нас-то подарков нет.

— Ерунда, — сказал Сернан, открывая бутылку. — Вы же не знали. А я всё это только сегодня придумал.

— Отпраздновать день рождения месяц спустя?

— Why not? Как-то развеяться захотелось. Тут и вспомнил, — он аккуратно разлил твинн по стаканчикам. — Ну что, будем, как вы, русские, говорите?

— Погоди, — сказал Валерий Фёдорович. — Нужен тост. Что за праздник без тоста?

— Что за свадьба без цветов? Пьянка, да и всё, — процитировал я Высоцкого. — Произнеси, Валерий Фёдорович.

— Дорогой Юджин, — Быковский поднялся. — Я знаю, что когда-то ты считал нас, русских и советских людей, врагами. Однако прошло время и мы стали друзьями. По крайней мере, я надеюсь на это.