— Стали, — кивнул Сернан. — Можешь мне поверить.

— Так давай выпьем за тебя. Человека, который сумел пересмотреть свои взгляды, не смотря ни на что. Таких людей мало. Нашего сибирского здоровья тебе, дорогой наш друг и товарищ, успехов в работе, а также счастья в личной жизни. Пусть сбудется всё, о чём ты мечтаешь и ещё немного сверх того. Будь здоров!

— Ура! — сказал я.

Мы чокнулись и выпили.

Обычно твин пьют примерно так же, как виски — маленькими глотками, постепенно. Но у нас и стаканчики были крохотные, грамм на двадцать пять, не больше, и, самое главное, мы были русскими людьми. За исключением виновника торжества, но и он прожил среди нас и пережил вместе с нами столько, что вполне мог считаться русским. Не говоря уже о его славянских корнях, которые в данном случае тоже вовсю работали на нашу общую пользу.

Так что выпили мы залпом, одним глотком.

Выпили, закусили. Шарики ардато сладко захрустели на зубах, оттеняя своеобразный, чуть терпкий, вкус твинна.

— Крепкая штука, — сказал Сернан. — Кажется, его делают из какого-то цейсанского растения?

— Плодов растения, если быть точным, — пояснил я. — Цейсанский вейсс. Чем-то напоминает наш боярышник. Но плоды крупнее и не красного, а тёмно-коричневого цвета.

— Боярышник, — повторил Сернан. — Это…

— Hawthorn, — перевёл я.

— Наливай, — скомандовал Быковский. — Между первой и второй пуля не должна пролететь.

— Почему? — поинтересовался Сернан, разливая.

— А вдруг убьёт, — пояснил Быковский. — И выпить не успеешь.

— Логично, — согласился Юджин. — А потом, значит, пусть летит?

— Пусть, — сказал Быковский. — Мы уже выпьем к этому времени, и нам будет по фигу. Ну, давай, за дружбу.

Выпили за дружбу, закусили.

— Всё-таки вы, русские, фаталисты, — покачал головой Сернан. — Пуля не должна пролететь… Только фаталисты могли придумать такой тост.

— Повоюешь с наше, станешь фаталистом, — сказал Быковский.

— Тост возник непроизвольно, — сказал я. — За мир во всём мире.

— Это будет четвёртый тост, — сказал Быковский. — А третий военные лётчики, пьют традиционно за тех, кого нет с нами. Давайте помянем наших друзей и товарищей, которые не дожили до этого удивительного дня, когда люди преодолели межзвёздное пространство и протянули руку дружбы своим братьям по разуму и по крови. Наливай, Юджин.

Юджин налил.

Быковский поднялся. Мы встали вслед за ним.

— Не чокаясь, — сказал Валерий Фёдорович.

Потом выпили за мир во всём мире, и я решил притормозить. Не потому, что слишком молод для твина, организм бы легко справился и с большим количеством спиртного. Просто ни Кемрар Гели, ни уже подросший Серёжа Ермолов не любили состояние опьянения, когда мысли путаются, и человек начинает терять над собой контроль. Немного спиртного даже полезно, и лёгкая эйфория и весёлость, которые приходят после пары рюмок, тоже не повредят. Но не больше.

— Пропускаю, друзья, — я накрыл стаканчикладонью, когда Сернан снова взялся за бутылку.

— Я налью, а ты можешь не пить, — сказал он.

— Быстро учишься, молодец, — одобрил Быковский.

— Стараюсь, — Юджин разлил. — Давайте выпьем за вас, друзья. Если бы не вы, я так и остался бы до конца жизни последним человеком, который побывал на Луне. В двадцатом веке, по крайней мере. А с вами стал одним из первых, кто полетел к звёздам! В самых смелых мечтах представить себе не мог. Но — случилось. Спасибо!

— Не за что, — сказал я. — Обращайся.

Быковский с Сернаном засмеялись и выпили. Я пригубил и поставил стаканчик на стол.

— А ты считаешь, что не случись всей этой истории с нашим другом Серёжей, мы на Луну в этом веке уже бы не полетели? — спросил Быковский.

— Считаю, не полетели бы, — сказал Сернан. — Программа «Аполлон» была остановлена, сам знаешь, а вы, русские, так и не сумели сделать нужную ракету. Только гравигенератор и помог. Но дело не в этом. Рано нам оказалось на Луну. Рано и слишком дорого. Слетали несколько раз, доказали себе, что можем, и на этом переключились бы на другие задачи. Те же ваши орбитальные станции. Или наша программа Space Shuttle…

Они заспорили.

Малыш подплыл ко мне ближе и остановился прямо перед лицом. Это означало, что ему хочется поговорить.

Действительно, подумал я. Мы тут сидим, выпиваем, общаемся, а ребёнку никакого внимания. Непорядок.

Вошёл в орно, настроился на Малыша.

— Всё хорошо?

— Нет.

— Проголодался?

— Нет! Зачем ты задаёшь дурацкие вопросы, когда знаешь, что вокруг есть много еды для меня.

— Извини, у детей всегда спрашивают, не хотят ли они есть.

— У нас никогда не спрашивают. Если ребёнок или взрослый хотят есть, они едят.

— Понятно. Тогда что?

— Мне грустно. Я хочу домой. Очень соскучился по родителям.

— Понимаю. Я тоже скучаю по своим родителям.

— Когда мы полетим домой?

— Придётся немного потерпеть, Малыш. Не все дела здесь ещё сделаны.

— Это ваши дела не все сделаны. Моих дел тут нет.

— Есть.

— Нет!

— Есть. Раз ты оказался здесь, то, значит, у тебя сами собой возникли здесь и дела. Например, поскорее вернуться домой. Логично?

— Ненавижу вашу взрослую логику!

— С пониманием. Но деваться нам с тобой некуда. Поэтому давай попробуем получить хоть немного удовольствия из сложившихся обстоятельств. Хорошо?

Малыш промолчал.

— Обещаю, что мы вернёмся домой сразу же, как только появится такая возможность. Ни на день не задержимся.

— Хорошо, — если бы плазмоиды могли бурчать, то мысленный ответ Малыша сошёл бы за бурчание. — Только не обмани.

— А я тебя когда-нибудь обманывал?

— Нет.

— Значит, можешь мне верить. Логика.

Малыш засмеялся. Или мне показалось, что это был смех.

Три земных года и два месяца. Столько я не был на Гараде. Теперь, возвращаясь, испытывал двойственные чувства. Видимо, они как-то отражались на моём лице, потому что Быковский поинтересовался:

— Что, Иванушка, не весел? Что головушку повесил? [1] Жар-птицу мы, считай, добыли, о чём печалиться?

Разговор случился на следующий день после празднования дня рождения Юджина Сернана, за завтраком.

— Или похмелье? Так вроде не с чего, мы дажебутылку вчера не допили.

— У меня не бывает похмелья, — сообщил я.

— Ну-ну, — усмехнулся Быковский. — Слыхал я эти слова много раз от разных людей, и ни один из них, как выяснилось со временем, не знал, о чём говорит.

— Правда, не бывает. Ты забываешь, Валерий Фёдорович, что я умею управлять своим обменом веществ. До известной степени, разумеется, но тем не менее. От чего похмелье случается? Во-первых, этанол сам по себе яд. Во-вторых, когда он расщепляется в печени, то превращается в ацетальдегид, который…

— Ну, началось, — поднял глаза к потолку командир. — Нам ещё лекции о вреде алкоголя не хватало, да Юджин?

— Точно, — подтвердил Сернан. — Про вред алкоголя нам всё известно. Лучше расскажи, как ты справляешься с похмельем. Ускоряешь обмен веществ — это понятно. КАК ты это делаешь?

— Достигается упражнениями, — сказал я. — Как-то уже говорил, но могу повторить. В вашем случае это будет долго и трудно.

— Возраст, — вспомнил Сернан.

— Он, — кивнул я. — Для гарадцев сорок лет — это вообще не возраст. Меньше четвёртой части жизни, только-только всё начинается. Но для землян…

— Не знаю, как другие, а я чувствую себя вполне молодым, — заявил Сернан.

— Где-то читал, что древние римляне считали человека молодым до сорока пяти лет, — сказал Быковский. — А ведь в те времена средняя продолжительность жизни такая примерно и была, если не меньше.

— Римляне не дураки были, — заметил Сернан с глубокомысленным видом. — Весь цивилизованный мир до сих пор в своём развитии на их достижения опирается.