"В начале были Свет и Тьма. Они родились в Пустоте. И не было тогда ни времени, ни жизни, пока не пожелали первые воплощения принять материальный облик.

И обернулся Свет драконом и засиял в Пустоте.

И стала Тьма паучихой и принесла с собой мрак.

Так началась Игра, которую позднее назвали Жизнью.

(…)

Спасаясь от скуки, создали Воплощения себе детей — по восемь каждая.

И назвалась Дракон Нимезией и стала она справедливостью. И потомкам своим она завещала хранить Свет в душе своей. Паучиха же оказалась хитрее — скрыла она ото всех имя свое и только любимой дочери, Судьбе, сообщила, как призвать ее.

Это и стало первым шагом к войне.

Но она случилась позже, а в то время населили Младшие боги Пустоту и упорядочили ее, создав в ней миры, каждый какой хотел.

(…)

Но Пустота не исчезла вовсе, как решили создания ее. Затаилась она, не желая вмешиваться в дела творений своих, но интереса не потеряла. Отделила тогда она от себя несколько осколков, наделила их разумом, но не дала чувств. Так пришли в Мир те, кого позднее назвали Судиями. Были они глазами и ушами матери своей, и это было их единственной ролью.

(…)

Шло время. И чем больше дней складывалось в копилку вечности, тем сложнее становилось сосуществовать Тьме со Светом. Дракон ошиблась, сообщив имя детям своим, ибо силу оно имело немереную; исказило оно их души, вывернуло сущности их наизнанку. И пошли светлые боги войной на Тьму.

Так закончилась эпоха процветания и начались битвы Сфер.

(…)

Надоело Пустоте чувствовать, как война рвет ее плоть, вышла она из тени тогда и наделила "глаза и уши" свои правом карать. Поставила она их у истоков Мира, чтобы хранили они равновесие даже от вмешательства богов.

Так Судии стали на место свое. И вынесли они свой первый приговор.

Восемь богов, служащих Нимезии, были прокляты и отныне обречены вечно проходить один и тот же круг жизни в смертных телах.

Дракон же, растратив всю силу, заснула и стало тело ее первой планетой, созданной не из Пустоты, а из крови и плоти божьей.

Так пал мир во Тьму.

(…)

Долго боги играли в жизнь. Но наскучила им Игра эта и возжелали они вернуться к истокам, к тому, что когда-то дало им жизнь — в Пустоту. Но перед тем как уйти, решили они позаботиться о созданиях своих, тогда и вспомнили о Судиях…

(…)

…и было решено: искупившие вину свою в награду получат покой и процветание, а усугубившие ее погрязнут в проблемах.

И, чтоб отделить зерна от плевел, поделили миры боги на две ветви: на Внешнюю и Внутреннюю. И воздвигли они барьер нерушимый, чтобы никто кроме Судий не мог беспрепятственно переходить из одной вселенной в другую.

(…)

И как только Врата закрылись за спинами Ушедших, настала эпоха Судий, которая длится и по сей день".

выдержки из Книги Знаний

" Многие люди почитают Судьбу, не редко молятся ей, служат своим представлениям о ней, но мало кто понимает, что Судьбой они называют всего лишь голос крови, ведущий их по прежнему кругу жизни. Мы знаем — и в этом мы выше смертных".

Из наставлений исы Илорнии.

Она умирала у меня на руках. Милое нежное личико исказила мука, боль прогнала из лучистых синих глаз робкую улыбку, согревавшую даже в самый сильный мороз…

Она умирала…

А я просто стояла и смотрела, как тает отмеренное ей время. Я знала ее уже полгода, незримо же сопровождала гораздо дольше — последние пару лет. За это время даже животное привязывается к человеку, но…

Я ничего не чувствовала. Глядя на нее, истощенную долгой болезнью и голодом, я не видела за собой особой вины, хотя понимала, что именно мое вмешательство и привело молоденькую — только шестнадцать осенью исполнилось — девушку в этот покосившийся от времени амбар.

Да, я ничего не чувствовала…

Вернее — чувствовала, но не то, что присуще людям в подобной ситуации. В тот момент, когда я поняла, что сегодняшний день ей не пережить — я испытала что-то очень близкое к облегчению: не придется самой опускаться до убийства.

Я не люблю убивать. И не любила. Никогда. Но мне часто приходилось это делать по долгу службы. И я смирилась. Еще одна сломанная жизнь ничто по сравнению с благополучием целой планеты.

Ламира была слаба. Я знала об этом, но мне и не нужна была сильная женщина — выносить ребенка любая сможет — меня интересовало ее наследие, ее кровь. Впрочем, не все так просто: сама по себе Ламира и ее потомки меня бы никогда не заинтересовали, если бы не возник на горизонте человек, подходящий на роль отца. И вот одна из тысяч девчонок измененной крови стала для меня важнее остальных. Я выделила ее из прочих, дала ей шанс прожить в довольстве и счастье год, не трогая нить ее судьбы, не вмешиваясь в размеренное течение ее будней, но потом…

Ну, сколько можно было ждать ее взросления?! В былые времена и в тринадцать рожали!

Все, что было дальше можно описать одной фразой: я мастер приворотов, но, увы, односторонних… Рассудив, что важнее привлечь мужчину, я повесила на его ауру самый мощный приворот из известных мне… И, наверное, все-таки переборщила — у мага-князя Элесана тормоза снесло сразу…

Нет, не стоит сбрасывать со счетов и вину самой Ламиры. Что ей стоило уступить напористому аристократу? Подумаешь, Светлый Лорд обратил на нее свой взор! Провели бы пару ночей вместе и разбежались! Нет же, надо было оказаться такой упертой! Вбила себе в голову всякую чушь — вот и обломал ее князь по-особенному. Изощренно. Жестоко, я бы сказала, если бы была человеком. Впрочем, какая разница добровольно или нет был зачат ребенок? Для меня — никакой.

Для мира, впрочем, тоже. Как бы он не дорожил теми, в ком поет измененная кровь, меня он не осудит — потому что знает: только ребенок особой судьбы сможет спасти его в момент Суда…

Или погубить, но это случается так редко, что никто давно уже и не принимает во внимание такую возможность.

Ладно, пора заняться делом. Бросив последний взгляд на умирающую роженицу, я сконцентрировала все свое внимание на ребенке. Мальчик. Не повезло мне в этот раз: с девочками гораздо легче, они сочувствуют рабыне, поэтому зачастую позволяют собой управлять. Что ж, не мне менять волю мира.

Я склонилась над ребенком, провела ладонью над ним, позволяя голодным язычкам Пустоты коснуться нежной кожи. Они ласково пробежали по телу младенца, слизав с него уже успевшую подсохнуть бурую корку. Критически осмотрев ребенка и убедившись, что теперь мне никакая грязь не угрожает, я осторожно взяла его на руки. Младенец почти мгновенно приоткрыл подслеповатые глазки и требовательно захныкал. Красив, паршивец. Даже сейчас. Что же станет лет через двадцать? Впрочем, чего еще ждать от сына князя перворожденных? Глаза синие-синие, но к зрачку стремительно темнеют, словно затягивают в Бездну. Кто же ты, родной? С кем из павших мне предстоит столкнуться в этот раз? И кем меня видишь ты? Ведь видишь же! Вот даже плакать перестал, забыв о голоде, холоде и близкой смерти.