Благодарностей не будет?

Усмехаюсь.

Ну что же, я не гордый.

Выхожу. Тюльпаны украшают одну из полок. Девочки на кухне, гремят посудой. Иду к ним, останавливаюсь в дверях, наблюдая, как они заваривают чай и раскладывают десерт по тарелкам. Лерка облизывает пальцы от крема. Замучила ее диета. Алиска крутится возле шкафчиков, доставая ложечки. Такая хорошенькая с утра. Еще сонная, мягкая, настоящая и опять босая. Ногти на ногах в перламутровом лаке. Закрываю глаза, потому что в голове плывут фантазии, как я целую эти пальчики, закидывая ножки себе на плечи. Хочу. И это не просто физическая потребность, это нечто гораздо глубже.

— Папа, это ты подарил мне цветы и пироженки? — восхищенно спрашивает Лера, с удовольствием съедая ложечку сладкого. — Это потому, что я выздоровела?

Теряюсь на минуту. Конечно, это все девочкам, но отсылка была больше к Алисе. Это ее любимые цветы и ее любимый десерт. Лерка любит ромашки и шоколад. И Алиса это понимает.

— Это вам на двоих, — отвечаю я, пытаясь поймать взгляд Алисы. Прячется от меня, прикрываясь суетой.

— Алиса сказала, что это мне.

Эх, Алиса, Алиса… То есть не принимаешь от меня таких жестов? На белом коне к тебе, что ли, подъезжать?

— Ты будешь чай? — отстранённо интересуется Алиса.

— Нет, я уже выпил кофе.

— А пироженки? — спрашивает Лера. — Попробуешь?

— Нет, — качаю головой. — Это вам, наслаждайтесь.

Покидаю кухню. Сажусь в гостиной, совершаю пар звонков по работе. Лерка пробегает мимо меня.

— Стой! — Разворачивается. — Хочешь сегодня погулять в городе?

— Да! А уже можно?

— Можно. Но нужно почитать немного из того, что задавали на каникулы.

Дочь хмурится.

— А можно завтра? — строит мне глазки. Но со мной это не прокатывает.

— Нет, ты и так ничего не делала. Почитай, и поедем гулять.

— Ладно, — отвечает дочь, словно делает мне одолжение. Усмехаюсь, отправляя ее в комнату.

Через несколько минут, убравшись на кухне, выходит Алиса и тоже пытается смыться наверх. Ну, нет. Я специально отправил дочь читать, чтобы поговорить с этой Снежной королевой, которая отморозилась.

— Стоять!

Замирает на секунды, а потом ускоряет шаг. Ну, нет, моя хорошая. Эта игра мне порядком надоела. Ловлю девочку на лестнице. Дергается, пытаясь вырваться.

— Даже не трать силы, все равно не отпущу! — угрожающе произношу я. Затихает. Перехватываю ее руку, сжимаю и веду Алису за собой в кабинет. Закрываю дверь на ключ, чтобы не бегала. Алиска цокает и присаживаться на подоконник. — Ты разлюбила тюльпаны? — подхожу к ней близко, опираюсь руками на подоконник, заключая девочку в плен. Отворачивается. Глубоко вдыхаю ее запах, смотря на трепещущую венку на шее. Хочу поцеловать. Но мы разговариваем.

— Нет. Тюльпаны очень красивые. Спасибо, — продолжает смотреть в окно и сжиматься, словно ей неприятна моя близость.

— Пожалуйста. Я вдруг понял, что совсем не дарил тебе цветов. Исправлюсь, — наклоняюсь и всё-таки веду носом по ее шее. Как же сладко от нее пхнет. Теплом, чистотой, полевыми цветами, росой, любовью. Самой жизнью.

— Не стоит…

— Алиса, — со стоном произношу ее имя. Не сдерживаюсь и всё-таки целую нежную кожу на шее. — Хватит этого молчания. Я был неправ. Признаю.

Я считаю, что мы оба неправы. Но уступаю девочке.

— Она кинулась мне на шею в слезах. Я не смог оттолкнуть. Но на этом все. Между нами ничего нет и не будет больше никогда. Я понимаю, как это выглядело твоими глазами, и больше такого не допущу. Растай, моя льдинка, — веду губами ниже, отодвигаю лямочки ее маечки и игриво кусаю за плечо. По ее коже разбегаются мурашки, но внешне Алиса все равно холодна. Упрямая. — А ты обещай не закрываться от меня, не сбегать, а все решать в диалоге. Я мужчина, и мне сложно догадаться, что творится в твоей голове. Было бы гораздо проще, если бы ты мне разъясняла. Марьяна всегда будет присутствовать в моей жизни. Она мать Леры. Мы связаны, хотим этого или нет. Научись это принимать.

Мои руки уже блуждают по ее телу, то сжимают, то ласкают. Невозможно сдержаться, когда она так близко. Дрожит, но поджимает губы, продолжая смотреть в окно.

— Алиса, — зову ее. — Поговори со мной, — хватаю ее подбородок и насильно поворачиваю к себе. — Ну что мне сделать? Что ты от меня хочешь? — Опускает веки, пряча от меня свои красивые карие глаза. — Это несерьезно. Тебе не нравится, когда я называю тебе ребенком, так не давай мне повод так говорить! — начинаю злиться.

— Дело не в этом! — распахивает глаза, смотря в мои. Перехватывает мои руки, отрывая от себя. — Дело не в Марьяне. Я понимаю, что она никуда не денется. О ней вообще отдельный разговор.

— А в чем тогда дело?

Отстраняюсь немного, потому что она меня не подпускает, упирается в грудь, пытаясь оттолкнуть.

— В серьезности, — заявляет девочка. Выгибаю брови, призывая продолжать. — Ты знаешь, что я тебя люблю. Я никогда этого не скрывала. Ты знаешь, я на все согласна. А вот про тебя я этого сказать не могу. У меня складывается впечатление, что ты сдался мне под гнетом развода с женой. Я — так… временное утешение.

— Ты сама хоть понимаешь, что несешь? Временное утешение? Ты серьезно? — я не знаю, что мне делать: смеяться или злиться. Может, встряхнуть ее, чтобы пришла в себя.

— Вот, ты не воспринимаешь меня серьёзно. Захотел — подпустил близко; захотел — отстранил. Я так не могу, — она спрыгивает с подоконника и идёт к двери. Дергает ручку. Заперто. Я перевариваю. Да куда уж серьезнее? Это же Алиса. Я бы вообще не стал ее трогать, если бы не был уверен в себе. — Открой! Выпусти меня! — требует опять, желая сбежать.

— Уверена, что хочешь уйти?! — выходит нервно, я бы даже сказал, агрессивно. Кивает. Качаю головой, пытаясь не сорваться. Нервно открываю дверь, выпуская девочку.

Убегает.

Значит, серьезности ей не хватает?

Будет тебе серьезно!

Очень серьезно!

Алиса

Похоже, я переборщила с претензиями и обидами. Очень сильно переборщила… После того, как я заявила ему о серьезности и снова сбежала, он холоден со мной.

Дура.

Боже, какая я дура!

Я всего лишь хотела услышать слова любви, три заветных слова. Что мне стоило об этом ему сказать? И ведь мне казалось, что я права.

С того момента прошло две недели. Платон очень холоден. Словно нас откинуло назад. Нет, мы никогда не были столь далеки друг от друга. И мне горько и больно. Нет, я не гордо страдаю. Я пытаюсь сблизиться, но Платон непреклонен. Он словно наказывает меня, игнорируя. И если это так, то это очень жестоко. Мне уже ничего не нужно. Ни слов любви, ни этой гребаной серьезности, о которой я кричала. Только бы все вернуть назад.

Несколько дней я еще строила из себя обиженную, пока вдруг не поняла, что ему все равно. А потом еще неделю пыталась загладить вину. Готовила ему завтраки, пыталась поговорить, ждала его по вечерам, расхаживала в неприлично короткой юбке. Даже притворялась больной, но в нем ничего не дрогнуло. Сухая благодарность за завтрак, совет надеть что-нибудь потеплее и вызов доктора на дом — это все, что он мне дал.

Я в таком отчаянии, что хоть вой. Что, в принципе, и делаю по ночам в подушку, ненавижу то его, то себя за глупость. С каждым днем мне все больше и больше кажется, что все закончилось… И от этого жить не хочется. Вчера я пошла на отчаянный шаг. Посреди ночи меня накрыло такой безысходностью, что я потеряла разум. Соскочила с кровати, укуталась в простыни и пришла к нему в спальню. Нырнула в одном белье под его одеяло и прижалась всем телом. Мне казалось, это поможет. Его тело не способно меня отвергнуть. Ведь он это все специально, воспитывает меня, как ребенка, чтобы больше не ставила ему ультиматумов.

Но ничего не вышло…

Никогда не чувствовала себя настолько глупо и неуместно. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Платон прогнал меня, заявив, что я веду себя недостаточно серьезно. Мне одновременно хотелось убить его и убиться самой.