После новогодних праздников дед Вася попал в больницу. Давнишние заболевания глаз обострились, а потому мужчину в срочном порядке госпитализировали в офтальмологическое отделение. В квартире я осталась одна, но ненадолго. У внука деда Васи закончилась зимняя сессия и он вернулся домой к деду. Поэтому одиночество было бессовестно нарушено молодым парнем, который ворвался в мою жизнь словно вихрь.

Лёша ничего обо мне не знал кроме имени, которое было ненастоящим, как и вся я. Дана. Дальняя родственница деда Вани, приехавшая из такой глухомани, что не найдешь на карте, даже, если будешь долго искать. А, впрочем, меня особо никто и не спрашивал. Не бередил мои раны, не копался в прошлом. Меня принимали такую, как есть.

***

В салоне автомобиля было достаточно тепло, но Карима жутко знобило. Фотографии, лежащие на его коленях, убивали медленной мучительной смертью, отравляя изнутри весь организм. Он ожидал чего угодно, когда обращался за помощью к старому другу, но только не правду, которая оказалась очень жестокой. Настолько болезненной, что у Карима сдавило виски, а стук сердца отозвался в ушах настоящим набатом.

— Это где? — спросил Карим у друга, продолжая рассматривать снимки.

— Один районный центр. Пятьсот километров от столицы, — ответил старый приятель. — Если нужна какая-то помощь, то ты только скажи, Карим, ты же меня знаешь. Помогу.

— Спасибо. Уже помог. Очень помог, — Карим похлопал мужчину по плечу и, вымученно улыбнувшись, вернул взор на фотографии.

Сука… Как же болит внутри. Как раздирает на части. Значит, и правду просила её отпустить, а он не поверил, получив то злосчастное смс. Думал, с любимой девочкой что-то случилось. Запугал Вагиф или ещё, что похуже. Стерва, как она его, а? Только зачем? Почему ушла так подло и неожиданно, будто вонзила в спину нож?! Предательница. Лучше бы он никогда её не встречал. Лучше бы никогда не подходил и не говорил. Так больно, как Люба, ему ещё никто и никогда не делал…

Первым порывом Карима было прыгнуть за руль, утопить гашетку в пол и, не смотря на спидометр, гнать, что есть силы, лишь бы поскорее во всём убедиться. Фотографии, которые предоставил старый друг, оказались хуже ядовитого газа. Люба. Весёлая, улыбающаяся, радостная и, кажется, счастливая. Без него! Твою мать, она счастлива без него. «Она идёт по улице в компании какого-то молокососа. Слушает его, улыбается. Тёмные длинные волосы развивает ветер. Девочка мёрзнет, а тот мудак пытается согреть её руки своим дыханием», — Карим отшвырнул снимки в сторону и, запрокинув голову на подголовник, устало прикрыл глаза, ощущая, как в груди щемит сердце.

— Стерва! — выкрикнул в пустоту, а затем ещё стукнул по рулю, да так сильно, что сработал клаксон.

Громкий звук заставил прийти в себя. Карим расслабил на шее узел галстука, взъерошил волосы одной пятерней и, открыв дверь, вышел на улицу. Морозный январский вечер защипал лицо и забрался под одежду. Минус десять по Цельсию здорово взбодрил и привёл мысли в порядок. Агония злости мало-помалу сбавила обороты и уже через пять минут, продрогши до костей, Карим вернулся в салон ауди. Плюхнулся на кожаное сиденье, провернул ключ зажигания и бросив взгляд на боковые зеркала, включил заднюю передачу, чтобы развернуться на месте, а затем — тронуться.

Шурша резиновыми покрышками по только что выпавшему снегу, чёрное ауди въехал во двор коттеджа Алиевых. Остановился напротив здания и сразу же притих, сливаясь с ночной мглой в одну единую картину. Карим хлопнул дверями авто и быстрым шагом направился в дом. Оказавшись в тёплой уютной гостиной, распахнул дверцу бара и, особо не перебирая, достал первую попавшуюся бутылку. Открыл крышку и сразу же принялся набираться противной жидкостью, обжигающей горло. Чем больше пил, тем сильнее злился. Воспоминания, как карусель, закружили в подкорке на таких вираж, что, поддаваясь эмоциям, Карим разнёс в пух и прах половину гостиной. Стол, стулья, шкаф — всё вдребезги. Остановился только тогда, когда в руки попала фотография со стеклянной фоторамкой, на которой красовались они с Любой.

— Сука! — крикнул и со всего размаху швырнул фоторамку на пол, а затем ещё ногами потоптался, чтобы уничтожить снимок наверняка.

Заснул в полуживом состоянии прямо на полу перед камином. Скрутился в клубок, поджимая ноги к животу, а руки так и держались за опустевшую бутылку. Хотел напиться, чтобы отпустило, чтобы выкинуть из головы её образ и смех, звучащий в голове сплошным набатом. Напился, а толку, если в подкорке только она и её красивые глаза цвета тёмного серебра. Она смеялась своей красивой улыбкой и звала его по имени: «Карим. Карим. Карим…».

Карим отмахнулся рукой, но голос не замолк. Так и повторял его имя, будто на репите:

— Карим! Сынок, просыпайся.

Алиев пошевелился. Распахнул заспанные глаза и уставился на мать ещё туманным взглядом.

— Что у тебя здесь произошло? — вскрикнула Елена, заставляя Карима зажать уши. — Ты опять пьянствуешь? Сколько можно, сын?

— Не ори, — процедил сквозь зубы Карим и, полежав на полу несколько секунд, всё-таки поднялся ноги.

— Карим! Я не позволю тебе превращаться в какого-то пьяницу и портить себе жизнь. Сколько ты ещё будешь пить?

— Не читай мне нотаций. Твой сын вырос, — отрезал Карим немного строже, чем ожидала Елена.

— Вырос, конечно, вырос. Кто спорит?! Дело в не в этом, а в том, что ты портишь себе жизнь. Подойди к зеркалу и посмотри, на кого ты стал похож!

— Насрать! — ругнулся Карим и, развернувшись к матери спиной, взял курс в сторону лестницы, чтобы подняться на второй этаж и принять душ.

— Карим! Не говори со мной так! Я же мать и хочу для тебя только добра. Хватит убиваться из-за той девицы. Слышишь? Карим, ты меня слышишь?

Никто, естественно, ничего не слышал. Карим, закрывшись изнутри ванной комнаты, залез в душевую кабинку. Включил воду, повернул винтик на полную мощь и, подставив лицо под тёплые струи воды, закрыл глаза. Сколько вот так стоял? Не понять совсем. Минуты не считал, ни о чём не думал. Он просто стоял на месте, как памятник, и на это всё. Вышел из ванной комнаты, обернувшись большим полотенцем вокруг бёдер. Спустился на первый этаж, на кухню. Включил кофе-машину и принялся ждать, пока фарфоровая чашка наберётся до краёв чёрной гущей.

В голову пробралась мысль. Залезла в подкорку, как противный червь и стала грызть изнутри. Почему он должен всё спускать с рук? Почему должен быть порядочным? Нет. Люба — его. Алиева во всех смыслах. Хочет быть счастливой? Да, пожалуйста. Пусть будет. Но только потом. Когда-нибудь в следующей жизни. Не раньше. Он заберёт ее себе. Вернёт в дом и закроет на замок. Пусть узнает, что такое быть его женой. Не хотела по-хорошему, значит, будет против воли. Но не отпустит. Жизни не даст ни с кем. Он же с ума сойдёт, если её не будет рядом. Предательница? Да. Неверная? Да. Но он накажет её со всей строгостью. Сломает и подчинит своей воле. Будет ноги ему целовать и смотреть, как благодарная собачонка, которой дали кость. Отныне всё будет иначе. Для Любви нет места в его сердце, но есть привязанность, похоть, страсть. Пожалуй, этого достаточно.

Карим отыскал мобильник. Набрал номер старого друга и узнав адрес, где проживает бывшая Зарецкая, принялся собираться в дорогу. Бегал по дому, как при пожаре. Первый этаж, второй, кухня, спальня. Марафон сдал приличный. Напоследок зашёл в свой кабинет и открыл сейф, чтобы взять итальянскую Беретту, которую не держал в руках лет сто, а то и больше. Проверил патроны, поставил спусковую скобу на своё место и, убедившись, что всё работает, засунул пистолет за поясницу.

Уже через полчаса Карим сидел за рулём своего ауди и топил, что есть мочи. На улице была ночь, темно, хоть глаз выколи. Снег валил с такой силой, будто кто-то сверху сыпал серпантин и прямо на лобовое стекло машины. Дворники едва успевали очищать белые хлопья, как всё повторялось сначала. Пятьсот километров. Пятьсот грёбанных километров. Как доехать-то, а? Ладно, доедет, лишь бы знать, что всё не напрасно. Лишь бы верить, что всё получится.