— Так вы согласны работать на меня? Использовать свою силу, как я скажу?

— Если вы не тронете Мару, господин Анилей, я… буду вашим. Мне только нужно… заживить свои раны, как вы верно подметили.

— Нет. Твоя сестра будет под моим надзором. Ты сможешь ее изредка навещать, но даже не думай вновь использовать свою силу против меня. Расплачиваться придется ей. Подумай над этим.

— Я весь ваш, господин Анилей.

Мне не оставалось ничего, как принять его предложение. Это был единственный способ выбраться отсюда и защитить Мару. Но ему нужна была сила того человека, а не моя. Я не знаю, что будет, когда раны заживут, и Анилей потребует демонстрации… оттягивать насколько можно, а там может все и образумится. Анилей не оставил мне выбора, приведя сюда сестру. А отец… Если Анилей сказал правду, то… Отец итак был одной ногой в могиле, я лишь ускорил… Нет, я его убил. Но Мара… У нее остался только я. Бросить ее я не могу. Никогда! Анилею нужна сила — и я достану ему ее.

В стране все еще было тихо, но эта тишина становилась гнетущей. Уверенность в скорой удаче не покидала Нахума. Страна должна была вот-вот взорваться. Сквозь сомнения и неуверенность, посещающие его иногда, ему слышались слова Отверженного, полные веры в скором освобождении Иудеи от римского угнетения. Восток был древнее, его цивилизация — старше, он имел более глубокие связи с богом. Востока боялись, — он влек к себе и внушал страх. В нем нуждались, его использовали, а в благодарность и в отместку — то благоволили к нему, то презирали.

С бешеным рвением принялся он за подготовку этой священной войны после той ночи, когда Фракиец был убит. Ему, как и другим, было противно вдыхать испарения кожи, находящихся в стране римлян — они заражали страну. Возможно, что римляне — хорошие хозяева, что хороши их дороги, их водопроводы, но святая земля Иудея становится прокаженной, если в ней жить не по-иудейски.

Он проезжал по городам Галилеи, среди ее широких спокойных ландшафтов, через горы и долины, по берегам рек, через приозерную и приморскую области, мимо виноградников, оливковых и фиговых рощ. Многие, слыша его речи, эти огненные, уверенные слова, призывающие к уничтожению свиноедов, вырывавшиеся из него, словно пламя и камни из горы, объявили, что в Израиле появился новый пророк.

Его силы и уверенность росли, он неутомимо работал, день и ночь. Копил запасы, дисциплинировал союзы обороны, укреплял крепости. Он не останавливался перед тем, чтобы вооружать многочисленных паломников, приезжавших к нему. И город, некогда еще римский, был переполнен добровольческими отрядами за освобождение.

Все больше голосов кричали: «Ультиматум! Долой Римскую власть! Смерть римлянам! Смерть свиноедам!» Настроение круто менялось. Люди заявляли, что царь и римский губернатор заодно — все они только грабят народ. Те, кто имел только движимость и не являлся приверженцем «Освободителей Израиля», старались перебраться со своим имуществом в безопасные римские области.

Город все больше кипел глухим возмущением. Все больше городов в провинции Галилеи, бунтовало, показывая свое недовольство, но оставаясь формально в подчинении Риму. Открытой войны еще не было, но все шло к тому. Рим пока реагировало довольно вяло на все это. Особенно после смерти Фракийца. Римлянам становилось некомфортно в Галилеи. И многие покидали ее, и не только римляне. Евреи уходили в более безопасную Иудею. Иерусалим был еще верен Риму. Да и власть в самой Галилее еще официально принадлежала Риму, и их солдаты старались сдержать волнения, вот только сила Рима становилась все больше лишь пустым словом. Римские солдаты уже не справлялись с возмущениями евреев по всей Галилее.

До сих пор ряды «Освободителей Израиля» пополнялись главным образом крестьянами и пролетариями, теперь же в них вступало все больше зажиточных горожан. Повсюду люди шептали и даже кричали открыто, что вот послезавтра, нет, даже завтра вся страна окончательно восстанет против власти римлян. Местное правительство, Коллегия первосвященника и Великий совет взирали с тревогой на то, какой оборот принимает дело. Все высшие слои населения жаждали соглашения с Римом, боялись войны.

«Неизменно справедливые» — по большей части аристократы и богатые люди, занимавшие главные государственные должности, — опасались, что война с Римом неизбежно перейдет в революцию против их собственного владычества, ибо они всегда жестоко и высокомерно отвергали скромные требования крестьян-арендаторов, ремесленников и пролетариев. Партия же «Подлинно правоверных», состоявшая из ученых при Иерусалимском храме, богословов и демократов, опиравшихся на широкие народные массы, считала, что восстановление былой свободы Иудейского государства надо предоставить Богу, и убеждала население не предпринимать никаких насильственных действий против римлян, пока те не покушаются на их. Излюбленным же агитационным приемом «Освободителей Израиля» была борьба против безбожия правящего сословия, против его склонности ассимилироваться с греками и римлянами. «В стране — Телец, и наш Бог Ягве отвергает его. Он создан человеческой рукой и не может быть богом».

Радикалы всеми способами старались обострить конфликт. «Освободители» поджигали налоговые списки и закладные, разгромили и разграбили дома многих нелюбимых аристократов. Растаптывали их цветочные клумбы в саду. С особенной мрачной яростью разрушали они фонтаны. Император и римский сенат еженедельно посылали жертву для Ягве и его храма. Теперь же «Освободители Израиля» отдали приказ больше не принимать этих жертвоприношений. Тщетно убеждали их не провоцировать Рим такой неслыханной дерзостью. Для иудеев-ремесленников, для рабочих и крестьян это послужило сигналом к открытому восстанию против римлян и собственных феодальных властителей. Римский гарнизон был слаб.

Вот и сегодня люди собирались у центрального храма, послушать его, нового пророка Израиля — Нахума, призванного освободить страну. Люди толпились, собираясь в большое скопление, словно сегодня весь город собрался здесь. И как всегда рядом были римские солдаты, поддерживающие порядок. Но при этом стоящие немного в сторону, смотря с опаской на все это. Они явно не хотели вмешиваться — число не на их стороне.

Нахум проходил среди людей, и они почтенно расступались перед ним. Скоро он взойдет, чтобы сказать свою речь, но сейчас посреди своего народа. Он с ними, он понимает их, и поддерживает. Люди должны видеть, что он один из них. Нахум очутился возле горячо и взволнованно спорящей группы: обычные крестьяне, граждане, священники. Речь идет о золотом орле с портретом императора, украшавшем римские гарнизоны в городе. Изображения животных, под каким бы то ни было предлогом, законом запрещены. И они спорили о том, что с ним делать. Одни яростно призывали уничтожить все запрещенные изображения, снести статуи, разрушить дома, испещренными эти изображениями, а орла нужно разрушить, изрубить в куски. Другие же еще боязливо относились к этому — они боялись как это воспримут в Риме. Посягнуть на символ императора, самого Рима, было бы слишком.

«Время придет, и вся гниль Рима будет смыта с лица земли Израиля». Так Нахум отвечает им, призывая к терпению. «Мы станем сильны, и сам Рим, убоявшийся нашей силы не осмелится более вступать на землю нашу». Люди верили ему, а он верил Отверженным, которые обещали его поддержать. И загадочным четырем всадникам Апокалипсиса, которые придут для очищения мира. Они хотели войны, и Нахум ее организовал. Недолго уже оставалось до того момента, когда вооруженные отряды выдвинутся, пройдя по всей стране — Галилея, Иудея, Кесария, Самария, и прочие провинции, одним словом весь Израиль. «Нам нужна только сила».