И все больше находилось на фронте людей, готовых подсказать имена виновных. Причем в первых рядах были отнюдь не большевики. «Земгусары» призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль и разрывам снарядов, с благосклонного покровительства и с помощь оппозиционной общественности заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов, — указывал на существенный источник внутреннего разложения армии Врангель. — Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии — главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из «интеллигенции»[1179].

Ситуация на боевых кораблях заметно отличалась по флотам и по типам судов. Наибольшее беспокойство вызывал Балтийский флот, где нижние чины набирались, в основном, из петроградских рабочих как разбирающихся в механизмах. При этом они резко теряли в заработках. Одним из основных мест базирования Балтфлота была крепость Кронштадт. Войтинский напишет: «Кронштадт не нюхал пороха. Но в течение многих лет для всех этих людей крепость, живую силу которой они составляли, была бездушной, мертвящей тюрьмой»[1180]. Революция найдет здесь наиболее решительных сторонников. Напротив, до Февраля Черноморский флот под командованием адмирала Александра Колчака выглядел боеспособным и благонадежным. На малых кораблях, принимавших активное участие в минной войне и небольших прибрежных операциях, боевой дух был очень высок. Хуже обстояло дело с крупными кораблями, которых в сражения по-прежнему не вводили. «В 1916 г. среди членов экипажей больших судов из-за вынужденного их относительного бездействия начали проявляться признаки деморализации, выразившиеся в беспорядках, неожиданно вспыхнувших на одном из них»[1181], — свидетельствовал Бубнов. После этого Ставка приняла решение использовать новые броненосные корабли в наступательных операциях, после чего дисциплина на флоте была восстановлена.

Если же брать Вооруженные силы в целом, самой взрывоопасной была ситуация в запасных батальонах. В начале войны их было 500, затем добавилось еще столько же батальонов второй очереди, в которых на конец 1916 года насчитывалось более 2,5 млн военнослужащих, причем сроки их подготовки старались увеличивать. С необходимостью постоянного тренинга пополнения сталкивались все страны-участницы войны, где создавались специальные военные городки-лагеря, и там — вдали от городских утех — велись занятия на местности. Россия пошла своим путем. По инициативе Поливанова было решено готовить резервы в крупнейших городах, в казармах отправляемых на фронт частей. Такая практика имела роковые последствия. «Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей, — считал Керсновский. — Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови»[1182].

Особенно много призывников оказалось в столице и ее пригородах. Сколько — источники расходятся. «В Петрограде и его окрестностях расквартировалось около 300 тысяч войск, — засвидетельствует начальник контрразведки Временного правительства Борис Никитин. — Они были представлены: 16-ю гвардейскими запасными батальонами, по 5–8 тысяч каждый; четырьмя запасными пехотными полками по 15 тысяч; техническими войсками и двумя казачьими полками»[1183]. По данным Военной коллегии Государственной думы, в феврале 1917 года в Петрограде размещалось 170 тысяч военнослужащих, в окрестностях — 152 тысячи, в два с половиной раза больше, чем до войны. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства оценит численность Петроградского гарнизона в 180 тысяч. Основываясь на данных Интендантского управления и включив в свои подсчеты солдат обслуживающих частей и находившихся на излечении в госпиталях, советский историк Кочаков приводил куда более внушительные цифры: 271 тысяча солдат в столице и 195 тысяч — в ближних пригородах[1184].

Вспоминал командир Лейб-гвардии Измайловского полка генерал-лейтенант Николай Шиллинг: «Состав запасного полка был несоразмерно велик и численностью был больше, чем полк военного состава, что было полным абсурдом и, кроме того, эта перегруженность только вредила делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт… Причем чья-то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывших в то время на фронте»[1185]. Офицерский состав запасных частей состоял в основном из выздоравливающих от ран, которые пользовались недолгим пребыванием в Петрограде не для воспитания войск, а для того, чтобы улизнуть из казармы в офицерский клуб, в театр, кино или к семье. К тому же офицеров было просто мало: их количество определялось из расчета численности части в 4 тыс. человек, а они были много больше.

Иван Солоневич — рядовой — лично проживал в казарме запасного полка. Обстановка, в которой находились тысячи его соратников, была «нарочито убийственной: казармы были переполнены — нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения проводить было нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал… Настроение этой массы никак не было революционным — но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками»… Роль беззащитной жертвы не улыбалась никому. Тем более что в основном батальон состоял из «бородачей», отцов семейства, людей, у которых дома не оставалось уже никаких работников… Людей почти не выпускали из казарм. А если и выпускали, то им было запрещено посещение кино или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае… Позади у них — неубранные хлеба, впереди беззащитный фронт против немецкой мясорубки, сейчас — теснота, тоска, обильное питание и слухи, слухи, слухи… Царица. Распутин. Штюрмер. Темные силы. Шпионаж. Предательство. Неспособность»[1186]. Запасные полки были исключительно удобным объектом для агитационной деятельности.

Положение в этих частях все больше беспокоило и спецслужбы, которые отмечали, что «держат себя солдаты в тыловых частях крайне вызывающе, публично обвиняя военные власти во взяточничестве, трусости, пьянстве и даже предательстве. Повсюду тысячами встречаются дезертиры, совершающие преступления и насилия в отношении мирного населения». Существовало полное понимание того, что при возникновении беспорядков «на подавление их войсками гарнизона рассчитывать нельзя, ибо последние состоят из новобранцев, ополченцев и запасных, для которых интересы гражданского населения явятся более близкими и понятными, нежели выполнение воинского долга»[1187]. Именно «деды» из запасных частей Петербурга, которым абсолютно не хотелось отправляться на передовую, выступят главной вооруженной силой революции.

В конце 1916 года российская армия была измотанной и уставшей. Но фронтовые части были вполне боеспособными. Николай II сам в этом убедился, проведя весь ноябрь в поездке по передовой — от Балтики до Черного моря — вместе с наследником. Они побывали в Ревеле, Риге, Тирасполе, Рении на Дунае, Балту (в Подолии). Прием императора везде был восторженный, выправка войск соответствовала моменту. У полковника Генерального штаба Пронина были основания написать: «Русская армия начала 1917 года, прочно державшая свыше, чем 1000-верстный фронт, представляла внушительную силу и могла быть использованной не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что при наличии огромных технических средств сулило успех. Тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы, более чем вероятно, роковым для Германии»[1188].