А сам Протопопов с заседания кабинета поехал в градоначальство: «Хотел видеть А. П. Балка и начальников воинских частей, собранных у него, и узнать их настроение. А. П. Балк был серьезен, но спокоен; он понимал опасность положения. Я обошел всех начальников воинских частей и поговорил с ними; видел и своего товарища, полковника А. А. Троилина, командовавшего отрядом донских казаков; он был немного смущен вялыми действиями своих солдат. В общем, я вынес впечатление, что начальники воинских частей постараются прекратить беспорядки. Это меня ободрило. Дома меня ждал А. Т. Васильев; он мне сказал, что положение более запутано, чем казалось, что он поручил ген. Глобачеву собрать новые сведения; все же надеется, что народ может еще успокоиться».

Поздно ночью министр внутренних дел составил телеграмму Воейкову для передачи императору: «Вчера в Петрограде начались беспорядки рабочих. Причина — опоздавшая выпечка хлеба, ложные слухи об отсутствии в городе муки. Имеется запас на 20 дней. Распорядился увеличить отпуск муки пекарям. Движение рабочих не сорганизовано. Связь между рабочими и оппозицией Государственной думы пока не возобновлена. Роспуск Думы отклонен; решено прервать занятия. Вызванные войска честно исполняют свой долг. Есть надежда, что завтра рабочие встанут на работу. В Москве все спокойно»[1772].

С утра Петроград местами напоминал военный лагерь. Не перекрестках еще тлели костры, у которых ночью грелись военные патрули. На рассвете началось движение войск, части гарнизона занимали отведенные им места. Усиленные военные и полицейские кордоны были сосредоточены у мостов. Власти готовились к серьезным столкновениям, и не зря.

В этот день были все основания говорить о начале всеобщей забастовки. МВД оценивало число бастовавших в 201 тысячу, сводки полицейских участков — в 240 тысяч, советские историки — в 300 тысяч минимум[1773]. При том, что общее число пролетариев в городе не превышало полумиллиона, а лиц наемного труда — миллиона. Столкновения стали куда более ожесточенными, с обеих сторон спорадически применялось оружие, появились жертвы, полилась кровь.

Восемь градусов мороза, легкий снежок. В 9 утра рабочие Обуховского сталелитейного завода после митинга вышли на улицу с транспарантами «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!», и десятитысячная толпа двинулась в центр, подхватывая по дороге рабочих других предприятий. Волнения охватили городские окраины, забастовали фабрики Охты, Новой деревни, Колпина.

Около 10 утра демонстрация в несколько тысяч человек подошла к Александровскому мосту. «Навстречу этой толпе с полусотней казаков и городовыми конной стражи выехал полицмейстер пятого отделения (Выборгская сторона — В. Н.) полковник Шалфеев, который, устроив у Симбирской улицы заслон из казаков и конных городовых, подъехал к толпе и предложил ей разойтись. Здесь толпа набросилась на полковника Шалфеева, стащила его с лошади и стала наносить ему удары ломиком и толстой палкой, причинив ему перелом лучевой кости правой руки, раздробления переносицы и несколько повреждений кожных покровов на голове. Поднятый городовыми полковник Шалфеев в тяжелом состоянии отвезен в военный госпиталь». Он не выжил.

«С 11 часов утра в центральной части Невского проспекта стали появляться в одиночку небольшими группами бастующие рабочие, которые до 12 часов дня рассеивались конными городовыми, бывшими в распоряжении участковой полиции в числе 40 человек под командой полицейского офицера корнета Доморацкого, — сообщали из 1 — го участка Казанской части. — Около 1 часа дня к Казанскому мосту подошла с пением революционных песен толпа рабочих, которая была встречена бросившимися в атаку, с обнаженными шашками, вышеупомянутыми конными городовыми под командой корнета Доморацкого и сотней 4 Донского казачьего полка. В рассеивании этой толпы принимали участие и 1 1/2 роты 3 стрелкового запасного батальона». Картину происходившего в центре дополняет донесение полиции 1-го участка Литейной части, в зоне ответственности которого «на Невском проспекте в течение всего дня также двигались толпы рабочих, подростков и учащихся, большей частью студентов психоневрологического института. Толпы эти рассеивались войсковыми конными частями, конными жандармами и конно-военной стражей, действовавшей изредка холодным оружием. Отношение толпы к чинам полиции было весьма враждебно»[1774].

Обилие студентов на улицах объяснялось тем, что 25 февраля объявили забастовку учащиеся Петроградского университета, за которым незамедлительно последовали другие вузы. В записке Департамента полиции говорилось: «В среде учащихся высших учебных заведений наблюдается полное сочувствие движению; в стенах заведений происходят сходки, руководимые ораторами. Учащиеся принимают участие в беспорядках на улицах»[1775].

Во второй половине дня сводки отражали только растущее ожесточение. Городовым все чаще приходилось обнажать шашки и стрелять в воздух. Все больше сообщений о разоружении, избиении полицейских чинов, причем при индифферентном отношении к этому со стороны военнослужащих. Электризующий эффект произвел инцидент на Знаменской площади, где толпа стащила с лошади полицейского пристава Крылова и зарубила его собственной шашкой, сопровождавшие его казаки на подмогу не поспешили. Весть об этом моментально облетела весь город, причем в редакции: пристава зарубили казаки (не исключено, что так оно и было). Разоружение полицейских стало лозунгом дня, из толпы полетели камни, куски льда, раздались револьверные выстрелы. Появились жертвы и среди демонстрантов.

Настроение становилось все более возбужденным — у одних, и все более тревожным — у других.

Думское большинство продолжало пребывать в испуганной задумчивости. «Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… при условии, чтобы императорский караул охранял нас… Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала — у нас кружилась голова и немело сердце»[1776], — откровенничал о преобладающих настроениях депутатов Василий Шульгин. Лидер прогрессистов Ефремов вспоминал совместное собрание с кадетами и социалистами утром 25 февраля, на которое с «хорошей новостью» с митинга рабочих и кронштадтских матросов явился меньшевик Соколов, сообщивший, что митинг «решил ждать до Пасхи, не делая революции. Все вздохнули спокойнее и разошлись в уверенности, что хоть завтра ничего решительного не произойдет»[1777].

Государственная дума собралась в тот день на пленарное заседание. Оно окажется последним. И едва ли не самым коротким. Риттих известил, что правительство готово немедленно передать продовольственное дело городскому самоуправлению, подтвердив при этом, что в городе имеется достаточный запас муки. «Стремясь как можно скорее утвердить законопроект о передаче продовольственного снабжения объединенной комиссии Союзов городов и земств, члены Думы начали заседание в одиннадцать утра и прервали его в 12 ч. 50 мин., назначив очередное заседание на одиннадцать часов утра 28 февраля, — вспоминал Керенский. — Для всех было очевидно, что судьба Думы висит на волоске, что она наверняка будет либо распущена, либо ее заседания будут перенесены на более поздний срок. Чтобы не дать застичь себя врасплох, Думе следовало любой ценой продолжить сессию. Левая оппозиция настаивала на проведении следующего заседания не во вторник 28 февраля, а в понедельник 27 февраля»[1778]. Сам Керенский, в отличие от других думских лидеров, продолжал проявлять лихорадочную активность. Помимо того, чтобы воспрепятствовать намерению думцев разойтись, он настаивал на принятии формулы о том, «что дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета министров совершенно нетерпимо»[1779]. Предложения его не прошли.