Царь, между тем, уединившись с семьей в Царском Селе, продолжал руководить страной в своем привычном стиле. В январе Николай принял более 140 человек, не считая приходивших к нему по военным докладам. Многие предупреждали его о заговорах, о надвигавшейся катастрофе, об угрозе личной безопасности. Так, 3 января министр иностранных дел Покровский советовал для предотвращения переворота пойти на уступки, уволить Протопопова, да и сам просился в отставку. Царь ответил, что тот сгущает краски, что все не так плохо и устроится. Отставки не дал. 5 января премьер Голицын докладывал о тревоге в обществе и о слухах из Москвы о готовящемся перевороте. Император и его успокоил и распрощался со словами: «Мы с царицей знаем, что все в руках Божьих. Да будет воля Его»[1564].

7 января на аудиенцию к императору явился Родзянко, незадолго до этого принимавший у себя дома генерала Крымова. «К нашему позору в дни войны у нас во всем разруха, — спикер явно не выбирал выражений. — Правительства нет, системы нет, согласованности между тылом и фронтом до сих пор тоже нет. Куда ни посмотришь — злоупотребления и непорядки… Вокруг Вас, Государь, не осталось ни одного надежного и честного человека: все лучшие удалены или ушли, а остались только те, которые пользуются дурной славой. Ни для кого не секрет, что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми совершенно неподготовленными… Ее считают сторонницей Германии, которую она охраняет…

— Дайте факты, — сказал государь, — нет фактов, подтверждающих Ваши слова.

— Фактов нет, но все направление политики, которой, так или иначе, руководит Ее Величество, ведет к тому, что в народных умах складывается такое убеждение… Не заставляйте, Ваше Величество, чтобы народ выбирал между Вами и благом родины…

Государь сжал обеими руками голову, потом сказал:

— Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?..

Минута была очень трудная. Преодолев себя, я ответил:

— Да, Ваше Величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути»[1565]. Интересно, была ли возможна подобная сцена в любой другой стране, и даже не с участием императора, а любого главы государства?! Терпению Николая II поистине не было предела. Он еще «ласково» распростился с Родзянко, который тут же поспешил поведать коллегам о своем очередном подвиге, о том, как он мужественно «сказал царю всю правду».

И так чуть ли не каждый день — московский предводитель дворянства Самарин (тот хоть честно предупредил о готовящемся перевороте), иркутский генерал-губернатор Пильц… Даже зубной врач царя Кострицкий, и тот не удержался и поведал своему пациенту о всеобщей тревоге, слухах о заговорах, а также поинтересовался, почему не создается ответственное министерство. «Сейчас это неблагоприятно отразится на фронте, — отвечал Николай. — А вот через три-четыре месяца, когда мы победим, когда окончится война, это будет возможно. Тогда народ примет реформу с благодарностью. Сейчас же все должно делаться только для фронта»[1566].

За две недели до революции предупреждал о ней даже начальник дворцовой канцелярии Мосолов:

«— Как! И Вы, Мосолов, тоже говорите мне об угрозе, нависшей над моей династией? Меня часто пугают этой угрозой. Но ведь Вы везде ездите со мной и видите, как меня встречают войска и простой народ! Неужели и Вы поддались всеобщей панике?

— Простите, что осмеливаюсь говорить Вам это, но я видел народ и тогда, когда Вас нет рядом.

Царь сдержался и продолжил, улыбаясь:

— Я не обольщаюсь по поводу настроений в государстве, совсем не обольщаюсь. Но пойдемте же обедать, императрица нас ждет»[1567].

22 января великий князь Андрей Владимирович, вырвавшись из Петрограда («такая клоака, что тошно прямо стало за последнее время») в Кисловодск, записал в своем дневнике: «Так все заврались, изолгались, что мочи нет. Кажется, что больше нет честных людей, и все назло гадят друг другу, а главное — России. В Думе лгут, министры лгут, газеты и подавно, — одним словом, все лжет без удержи и совести. И в этой вакханалии лжи жить слишком тяжело и обидно за родину. Лучше ей от этого, конечно, не будет. Но где Ники разобраться в этой лжи, прямо не понимаю. Трудно ему, должно быть, в эти времена»[1568]. Царю действительно было очень нелегко. 19 января у него побывал бывший премьер Коковцов. «За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет, вместо обычного пристального направления на того, с кем Государь разговаривал…

— Ваше Величество, что с Вами?..

— Я совсем здоров и бодр… Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид»[1569].

Николаю II необходимо было быть в форме. В Петрограде в середине января проходила Конференция союзных держав, требовавшая его личного участия.

С точки зрения военной кампании, острой необходимости в такой конференции не было, решения по основным операциям были приняты еще в конце предыдущего года. Но шедшие на глазах серьезные политические перемены повышали заинтересованность сторон в контактах на высоком уровне. В Великобритании в декабре 1916 года сменился премьер: Герберта Асквита сменил его коллега по либеральной партии Дэвид Ллойд-Джордж. Во Франции маршал Жоффр передал пост гланокомандующего генералу Нивеллу. И, конечно, союзников предельно занимала внутриполитическая ситуация в России, в информации из которой доминировали темы предательства прогерманских темных сил, героической борьбы прогрессивной общественности против самодержавия и измены, назревания революционного кризиса.

Отношения императора и его правительства с союзными государствами, как мы уже видели, изначально были весьма непростыми, и они только осложнялись. Причины заключались не столько в неполном совпадении геополитических интересов или в сложностях с получением военных кредитов и поставок, сколько в усилившемся желании союзников повлиять на внутриполитическую ситуацию в России в духе, который устраивал скорее оппозицию, нежели власть. Новогодний инцидент между царем и Бьюкененом не был эпизодом, он отражал стойкое недовольство вмешательством дипломатов стран Антанты во внутренние дела России и особенно, деятельностью британской дипмиссии.

Все союзные западные представительства так или иначе симпатизировали оппозиции. Но если Палеолог был, в первую очередь, очень внимательным наблюдателем, американский посол Фрэнсис все еще входил в курс дела, то Бьюкенен активно действовал. Или, по крайней мере, так всем казалось. «Английский посол сэр Джордж Бьюкенен, джентльмен, настоящий англичанин, да еще дипломат, считал, что отлично понимает Россию и знает, что и как надо делать русскому правительству и монарху, — оценивал работу посольства с профессиональной точки зрения генерал Спиридович. — …Царская семья и двор освещались английской разведкой полковника Самуэля Хора и личными связями его семьи с петроградским высшим светом и, главным образом, с великой княгиней Викторией Федоровной, женой великого князя Кирилла Владимировича»[1570]. Виктория Федоровна (тогда еще Виктория Мил ига), принцесса Саксен-Кобург-Готская, внучка английской королевы Виктории, была замужем первым браком за великим герцогом Гессенским (кстати, братом императрицы Александры Федоровны). В те времена представителем английского правительства в Гессене был именно Бьюкенен, который и в Петрограде продолжал поддерживать с Викторией Федоровной самые доверительные отношения. Именно через «Владимировичей» великокняжеские заговоры связывались с английским посольством.