«Я тоже так думаю, — очень тихо сказала императрица, — я хочу надеяться, что так и будет»[1309]. Ее надежды не сбылись.

1 ноября 1916 года революция началась.

Детали заговоров, которые вели к Крушению России, не так просто проследить. Если о подготовке Октябрьской революции мы знаем самые мельчайшие детали, то о Февральской — лишь отрывочные данные. И это объяснимо. Творцы Октября гордились своим главным детищем и все мало-мальски к нему причастные (и даже не причастные) делились обширными воспоминаниями о своем участии в этом событии, а затем тысячи советских историков на протяжении десятилетий анализировали и описывали «Великую Социалистическую революцию». Творцы Февраля, напротив, имели мало причин признавать свою причастность к событию, которое привело к крушению государства, гибели или изгнанию всего привилегированного сословия. В большей части эмиграции, причем не только монархически настроенной, мягко говоря, не жаловали организаторов свержения императора.

Советская литература тоже была не склонна придавать большое значение этим заговорам, коль скоро их существование ставило под сомнение свободное революционное творчество масс и роль большевистской партии в свержении царизма. Еще Лев Троцкий доказывал, что заговор «висел в воздухе, как настроение верхов петербургского общества, как смутная идея спасения или как лозунг отчаяния. Но он не сгущался до степени практического плана»[1310]. Советская истриография придерживалась в основном того же мнения. В. Дякин заявлял, что «разрозненные заговоры отдельных малочисленных групп, находящихся по большей части на самой ранней стадии, и даже наиболее далеко зашедший заговор Гучкова — Крымова» находились в «эмбриональном состоянии». К схожему выводу приходил А. Слонимский: «Не доведя до конца разработку конкретного плана дворцового переворота, заговорщики еще менее сделали для его практического осуществления»[1311]. Позволю себе с этим не согласиться.

Российская государственность падет жертвой нескольких разрушительных потоков, которые сойдутся в двух точках — на улицах столицы и в Ставке. Все эти потоки носили форму именно мало скрываемых заговоров, которые вынашивались в думских, аристократических, земгоровских и социалистических кругах и уже в полной мере затронули армейскую верхушку. Вот только события пойдут не совсем так или совсем не так, как представлялось заговорщикам.

Посол Франции в России Морис Палеолог в конце лета 1916 года с большим изумлением зафиксировал в своем дневнике: «Я уже не раз отмечал ту непринужденность, с которой русские, даже наиболее преданные царизму и самые крайние реакционеры, допускают возможность идеи убийства императора. Мое присутствие им нисколько не мешает говорить об этом… Старый аристократ… смотря мне прямо в лицо, выпалил: Чего вы хотите, господин посол!.. По-моему, при системе самодержавия, если монарх сходит с ума, то ничего не остается, как убрать его с пути!»[1312]. Не хуже посла информированы были и спецслужбы.

«С осени либеральная оппозиция перешла в открытое наступление на правительство, — свидетельствовал Спиридович. — Боролись за ответственное министерство, что в условиях режима означало государственный переворот. К нему и шли. На закрытых и конспиративных собраниях все чаще и чаще говорили о низвержении Государя и передаче трона наследнику»[1313]. Идея дворцового переворота стала всеобщим увлечением. Об этом, по образному выражению Шульгина, «воробьи чирикали за кофе в каждой гостиной»[1314]. Высокопоставленный чиновник министерства путей сообщения Юрий Ломоносов вспоминал о разговорах подобного рода, которые велись «даже за генеральскими столами. Но всегда, при всех разговорах этого рода наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла»[1315]. Наметившиеся военные успехи не убеждали, напротив, заставляли торопиться: «Надо спешить, а то не успеем добиться конституции. С победой самодержавие усилится и, конечно, не пойдет на уступки. Надо спешить»[1316]. Именно опасения того, что режим Николая II в результате победы в войне укрепится настолько, что усилия по его свержению окажутся напрасными, заставляли заговорщиков из разных лагерей торопиться.

Когда было принято практическое решение приступить к свержению Николая II? Точно мы вряд ли когда-либо узнаем, да и решения принимались, скорее всего, не один раз. Гучков, которого, безусловно, можно считать ведущим авторитетом в этом вопросе, в качестве ключевого момента называет встречу, состоявшуюся в октябре 1916 года в конторе депутата Думы и масона Михаила Федорова. Присутствовали около 15 человек: Милюков, Шингарев, Некрасов, Гучков, Коновалов, Маклаков, Терещенко, Годнев, Шидловский, Вл. Львов, некоторые источники называют также князя Львова и Родзянко. Обсуждали, что делать дальше. Согласились на том, что Николай на может больше царствовать — он является источником недовольства в стране, попытки его образумить ни к чему не привели, власть не в состоянии предотвратить победу улицы. Необходимо добиться отречения императора. Предусмотрительные государствоведы из кадетской партии принесли с собой свод законов, чтобы определиться с престолонаследием. Корона должна была перейти к Алексею, из-за малолетства которого надо учредить регентский совет во главе с великим князем Михаилом Александровичем. Намечали состав Совета регентства, говорили о новом правительстве. Из разговоров выясняется, что мало кто готов действовать при явном желании воспользоваться результатами переворота:

— После стихийной анархии и уличных волнений настанет момент организации новой власти, и тут придет наш черед, как людей государственного опыта, которые, очевидно, будут призваны к управлению страной.

Гучков резко возразил:

— Мне кажется, господа, что мы ошибаемся, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие будут призваны для создания верховной власти. Я боюсь, что те, кто будет делать революцию, сами станут во главе этой революции.

После чего покинул собрание[1317]. Вождь октябристов недолюбливал Милюкова и всю его кадетскую братию, и у него были свои планы…

Все участники штурма власти признавали ключевое значение Государственной думы в этом процессе. Она была наиболее авторитетной трибуной публичной политики и главным инструментом легитимизации любой новой власти. В самой Думе решающую роль играл Прогрессивный блок и его фактический лидер Павел Милюков. В минуту откровения он поведает: «Конечно, мы должны признать, что ответственность за совершающееся лежит на нас, то есть на блоке Государственной думы. Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования. История проклянет пролетариев, но она проклянет и нас, вызвавших бурю»[1318]. Именно выступление Милюкова 1 ноября 1916 года с обвинениями власти в измене с полным основанием можно считать сигналом к началу революции или даже ее началом.