Накануне Февральской революции численность самой боевой социал-демократической группировки — большевиков — не превышала, по разным оценкам, 12–24 тысяч человек. Причем рабочие не видели большой разницы между ними, меньшевиками, эсерами и, скажем, анархистами. Конечно, социал-демократы всеми фибрами души жаждали свержения царского режима. Но у них для этого не было никаких сил и возможностей, а их вожди были в эмиграции или ссылке.

Ситуация в корне изменится в результате Февраля, открывая крайне левым все шансы, которыми они в итоге и воспользуются.

Политическая палитра предреволюционной России будет неполной без анархистов, которые принципиально не принимали участие в парламентской политике, зато сыграли заметную роль в разработке и использовании методов террора для подрыва государственных устоев.

Теория о государстве как инструменте насилия и необходимости уничтожения всякой власти для достижения справедливого строя свободных от любых форм зависимости и добровольных ассоциаций граждан восходит корнями еще в античную эпоху. Сам термин «анархизм» впервые употребил в работе 1840 года француз Пьер Жозеф Прудон, ставший родоначальником течения, которое отстаивало солидарность и федерализм. Другое течение анархизма, исповедовавшее крайний индивидуализм и неограниченную свободу личности, связывается с немцем Максом Штирнером (настоящее имя — Иоганн Шмидт). В России, которая впитывала любые новые западные веяния, как губка, анархистские идеи можно было проследить еще у Александра Герцена и петрашевцев. Но наиболее крупным теоретиком русского (и не только) анархизма в его «коллективистской» разновидности стал в 1870-е годы, когда вышли его основные труды, Михаил Бакунин. Он полагал, что после неизбежной социальной революции необходимо организовать общество, основное на свободной федерации крестьянских и рабочих ассоциаций, которые объединят людей всех языков и народностей, коллективно владеющих землей.

Идеи Бакунина захватили князя Петра Кропоткина — камер-пажа Александра II, видного географа, геолога и пропагандиста теории Чарльза Дарвина, — который начал проповедовать анархизм, что и привело к его аресту. Бежав в 1876 году из тюремного госпиталя, князь ускользнул за границу, где создал собственную теорию, названную им анархо-коммунизмом, в основе которой лежал «биосоциологический закон взаимной помощи», определяющий тягу людей к сотрудничеству друг с другом. «В удушливой, угнетающей атмосфере заводов и фабрик, в грязных харчевнях, под крышей чердаков, в подземных сырых галереях рудников нарождается новый мир, — писал Кропоткин на чистом французском языке. — …Все резче и резче выделяются две основные мысли: уничтожение частной собственности, коммунизм, с одной стороны, и уничтожение государства, свободная коммуна, интернациональный союз трудящегося народа, с другой. Два пути, ведущие к одной цели: равенству… Это настоящее равенство: земля, капитал и труд для всех»[694]. Переход к гармоничной федерации свободных самоуправляющихся коммун, основанных на взаимной солидарности, за которой угадывалась доиндустриальная Россия сельскохозяйственных коммун и кустарных мастерских, Кропоткин предлагал осуществить через революционное разрушение государства и частной собственности. Акты террора князь вовсе не отрицал, считая их одним из немногих средств сопротивления, доступных угнетенным массам, которые призваны разбудить мятежные инстинкты народа.

Карла Маркса анархисты не признавали. Бакунин считал что тот как житель Германии и еврей был авторитарным с головы до ног, проповедуя идеи пролетарской диктатуры. По схожей причине анархисты на принимали социал-демократов, которые думали над созданием совершенной формы государства, тогда как его надо было просто разрушать. Анархистов отличало от всех прочих радикальных группировок именно отрицание любой формы государственности. Вместе с тем, с социалистами их роднило неприятие капиталистического строя с его равнодушием к человеческим страданиям. Анархистские теории оказались весьма востребованы в народнической среде, но к концу XIX века о них начали забывать.

До начала века нового анархисты в России были практически не организованы — сам их символ веры с его отрицанием любой иерархичности препятствовал такой организации. Да и позднее отечественный анархизм, по замечанию его американского исследователя Пола Эврича, «продолжал оставаться рыхлым собранием независимых групп, не имеющим ни партийной программы, ни налаженного механизма координации своих действий»[695]. Возрождение нашего анархизма произошло за пределами страны. В 1900 году возникла Группа российских анархистов за границей во главе со студентом-медиком Менделем Дай — новым в Женеве, в 1903 году там же появляется группа анархистов-коммунистов «Хлеб и воля» под руководством Георгия Гогелия, изучавшего в местном университете агрохимию. В самой России первые организации были зафиксированы в 1903 году в Белостоке Гродненской губернии и Нежине Черниговской губернии. После этого они стали расти, как грибы после дождя, и к 1907 году, по авторитетному мнению российских исследователей, существовало 255 объединений в 180 городах 58 губерний[696]. Через них прошло до 8 тысяч человек.

Что это были за люди? «Русские анархисты начала XX в. значительно уступали по численности западным и вербовали своих сторонников в основном из молодых маргиналов в низших слоях населения, хотя идеологами движения, наоборот, были настоящие интеллектуалы»[697], — подчеркивает Тютюкин. А ведущий современный исследователь анархизма В. Кривенький дает такой обобщенный портрет представителя движения в 1905–1907 годах: «молодой человек (или девушка) 18–24 лет (что во многом объясняет безрассудность и авантюризм в действиях) с начальным образованием (или без него), как правило, из демократических слоев общества; в движении преобладали евреи (по отдельным выборкам их численность достигала 50 %), русские (до 41 %), украинцы. Некоторое увеличение численности кавказцев, прибалтов и поляков отмечалось в организациях, созданных на национальных территориях»[698]. Такой состав движения определял и его географию — почти повсеместно в «черте оседлости» с наиболее сильными организациями в Белостоке, Екатеринославе и Одессе, на Юго-Западе (Житомир, Киев), а также в Центральном районе (Нижний Новгород, Саратов, Пенза), на Северном Кавказе и в Закавказье. Столицы анархизмом были затронуты слабо.

Русский анархизм по самой своей природе никогда не был, да и не мог быть, единым движением. В нем различали три основных течения, внутри каждого из которых было еще множество направлений.

Анархо-коммунисты (хлебовольцы), считавшие своим вождем и учителем продолжавшего здравствовать в эмиграции Кропоткина, провели под его руководством в 1904 году I съезд в Лондоне, где поставили цели социальной революции, замены капитализма и государства анархическим капитализмом и назвали методы: «восстание и прямое нападение как массовое, так и личное, на угнетателей и эксплуататоров»[699]. В 1905 году анархо-коммунисты раскололись на «безначальцев» во главе с дворянами Степаном Романовым и Николаем Дивногорским, которые, помимо прочего, обрушили свой гнев на профсоюзы как начальников и угнетателей пролетариата; и сторонников «Черного знамени» Иуды Гроссмана (Рощина), которые, не сильно озадачиваясь идеологией, осуществляли теракты и экспроприации. Гроссман же положил начало течению «безмотивников», которые осуществляли «безмотивный антибуржуазный террор», то есть убивали любых представителей зажиточных слоев с целью обострить классовую борьбу.

Анархисты-индивидуалисты, главным идеологом которых считался профессор полицейского права (парадоксы судьбы, надо же так не любить свою профессию) Алексей Боровой, высказываясь за ничем не ограниченную свободу каждой личности, отрицали методы и взгляды анархо-коммунистов. С их точки зрения, даже добровольческие коммуны Кропоткина ограничивали свободу личности. «Анархизм есть апофеоз личного начала, — утверждал Боровой. — Анархизм говорит о конечном освобождении личности. Анархизм отрицает все формы власти, все формы принуждения, все формы внешнего обязывания личности. Анархизм не знает долга, ответственности, коллективной дисциплины… Все, что пытается обусловить мое «я», посягает на «мою» свободу, мешает «моему» полному господству над вещами и людьми. Ограничение себя «долгом» или «убеждением» есть уже рабство»[700]. В полной мере эгоизм может развиться только в условиях неограниченной частной собственности. Поэтому торжество анархизма считалось возможным только после победы над социализмом. Разновидностью анархо-индивидуализма являлся мистический анархизм, которому окажутся подвержены такие блестящие мастера пера, как Вячеслав Иванов, Александр Блок, Валерий Брюсов, Иван Бунин. Другие анархисты-индивидуалисты предпочитали просто индивидуальный террор.