Летом 1915 года в связи с отступлением начался вывоз из разоренной войной Польши промышленных предприятий вместе с рабочими, а также добровольная эвакуация. Всего на восток уехало более миллиона поляков. 5 августа пала Варшава, к концу года Россия потеряла семь своих польских губерний из десяти. Царство было разделено на немецкую и австрийскую зоны оккупации, граница между которыми примерно совпадала с линией раздела Речи Посполитой между Пруссией и Австрией в 1795 году. В немецкой зоне русский язык был заменен немецким, а в австро-венгерской — польским.

Политически польская нация тоже раскололась. Польские воинские части действовали в составе российской, французской, германской и австро-венгерской армий. Пилсудский и его легионеры воевали на Восточном фронте. Он прозорливо полагал, что сперва Россия будет разгромлена Центральными державами, а затем Германия падет под ударами Запада, что даст полякам наилучший шанс. Настоящее боевое крещение легионы Пилсудского пройдут во время Брусиловского наступления, когда в течение трех дней они стойко удерживали позиции под Костюхновкой, но, понеся большие потери, вынуждены были отступить под ударами русских войск.

В 1916 году в Петрограде все громче стали говорить о необходимости предоставления Польше максимальной автономии. Этого добивались и польские депутаты, и лоббисты в Петрограде. Так, граф Маврикий Замойский от имени польского общества убеждал французского посла, что «России не выйти победительницей из войны, и царский режим, которому приходится плохо уже теперь, готовится к соглашению с Германией и Австрией за счет Польши. Под влиянием этой мысли снова разгорается старая ненависть к России; к ней примешивается насмешливое презрение к русскому колоссу, слабость которого, его беспомощность и его нравственные и физические недостатки так ярко бросаются в глаза… Более, чем когда-либо, они не признают за царским правительством права возглавлять славянские народы, говорить от их имени и стоять во главе их исторической эволюции; русские должны наконец понять, что в отношении цивилизации поляки и чехи их сильно опередили»[875]. Однако ситуация уже мало зависела от России.

5 ноября 1916 года было объявлено, что немецкий и австрийский императоры заключили соглашение об образовании из польских областей самостоятельного государства с наследственной монархией и конституционным строем под названием Королевство Польское. Для управления им в декабре был создан Временный Государственный совет, в состав которого входили 15 человек, назначаемых немецким генерал-губернатором, и 10 — его австрийским коллегой. Включили и Пилсудского, которого молодежь на руках вынесла с варшавского вокзала.

Российское правительство пришло к осознанию того факта, что поляков уже не устроит ничего, кроме полной независимости. 12 декабря последовал приказ императора о стремлении создать свободную Польшу из всех трех ее частей. Генерал Василий Гурко, который был одним из авторов приказа, вспоминал: «Поляки как в России, так и за границей увидели в словах приказа безусловную решимость российского самодержца урегулировать польский вопрос к полному удовлетворению всего польского народа. Более того, сделать это предполагалось в форме, на которую по собственной воле ни в коем случае не могли согласиться Центральные державы. В результате, как говорили мне сами поляки, в иных польских домах текст высочайшего приказа в застекленных рамах вывешивали на стены»[876]. Царский приказ был поддержан Англией, Францией и США, что создавало основу для послевоенного урегулирования польского вопроса.

Вслед за этим начало работу специальное правительственное совещание по польскому вопросу под председательством премьера Голицына и с участием спикеров обеих палат парламента. Дебаты были острыми. Генерал Гурко настаивал: «Польше должно быть дозволено вести такое же независимое существование, как России». Сазонов, Беляев и ряд других членов кабинета предлагали широкую автономию в составе Российской империи. «Некоторые из них считали, что автономия должна давать Польше право иметь собственные войска; некоторые представляли себе в будущем образование некоего двуединого царства, напоминающего Австро-Венгрию. Большинство этих людей более всего страшилось того, что независимая Польша попадет под германское влияние, что отзовется ущемлением русских интересов»[877]. После трех заседаний комиссии голоса разделились почти поровну. 12 февраля 1917 года Голицын представил на утверждение императору решение о даровании Польше статуса независимого государства. Николай II это решение не утвердил. Или не успел утвердить.

Но, так или иначе, к моменту Февральской революции Польша фактически уже не была в Российской империи, а та не собиралась Польшу удерживать. В свержении Николая II польское национально-освободительное движение непосредственного участия не принимало.

Все то столетие с лишним, что Великое княжество Финляндия пребывало в лоне Российской империи, его статус был настолько особым, что государствоведы, юристы и политики так и не могли договориться, что же это было — самостоятельное государство, состоявшее с Россией в тесном союзе, то ли автономная провинция. Ведущая современная исследовательница окраин империи Александра Бахтурина полагает: «К началу Первой мировой войны Великое княжество Финляндское не было ни суверенным государством, ни провинцией Российской империи. Это была областная автономия, где автономное образование было наделено чрезвычайно широкими правами»[878].

На протяжении XIX века отношения с Финляндией были относительно беспроблемными (особенно если сравнивать с Польшей). «Никакой политический заговор никогда даже и в мыслях не существовал у финляндцев; в стране не было никакого сепаратистского движения; лояльность финского народа и его преданность царствующей династии никогда и никем не подвергалась сомнению»[879], — подтверждал Максим Ковалевский. Откуда такая гармония в отношениях? «В основе их лежало доверие финнов к России, порожденное освободительными действиями Александра I. После присоединения Финляндии к России в 1809 году император завоевал сердца своих новых подданных монаршей присягой… Последователи Александра I уважали его обязательства»[880], — подчеркивал Карл Густав Маннергейм. Именно благородное слово государя рассматривалось как гарантия особых, неформализованных прав.

В финских общественно-политических кругах боялись двух вещей. Во-первых, решений монарха, которые урезали или хотя бы формализовали статус Финляндии. А во-вторых, как это ни парадоксально, крайне опасались либерализации в России, что привело бы к правовому или, не дай Бог, конституционному закреплению статуса Финляндии внутри империи. Финские историки подчеркивают: «Если бы в России возникла представительная система (либеральные институты), трудности не замедлили бы сказаться. «Свободу, конечно, мы бы получили, но свободу посылать наших представителей на некое национальное собрание — в Москву», — предрекал Й. Снельман, один из ведущих идеологов финской государственности XIX века»[881]. В годы правления Николая II оба этих «кошмара» становились явью.

У последнего российского императора было какое-то особое отношение к Финляндии. Он любил там отдыхать. За годы своего правления он провел в Финляндии 344 дня, почти год. Николай признавался матери, что «только там может расслабиться». Одним из любимых мест его отдыха стал архипелаг Виролахти, где он встречался и с Вильгельмом II, и с королем Швеции Густавом V[882]. Николай II с уважением и симпатией относился к финнам.