Позволю высказать свою версию. Царь действительно отдал приказ о передислокации в Петроград надежных гвардейских частей. Гурко не мог не начать его выполнять, иначе измена была бы налицо. Рузский в этом эпизоде, скорее всего, не при чем. Хабалов действительно мог не захотеть возиться с выводом и вводом в город воинских частей, да еще в лютый мороз — зима по-прежнему была необычайно холодной. Он, как и подавляющее большинство властных фигур, недооценивал опасность революционного взрыва, а потому начал вести с Гурко переговоры о дозировании прибытия войск в столицу. Гурко в таких условиях моментально и с радостью ударил по тормозам «до прояснения вопроса». Полагаю, именно в это время была организована и «просьба» командира кавалерийского корпуса оставить его на фронте. Появление в Петрограде гвардейских частей меньше всего входило в планы друзей Гурко во главе с Гучковым. Поверить, что царь мог сам отменить свое первоначальное решение, крайне сложно: он видел опасность и был крайне недоволен и раздражен невыполнением приказа, как бы это ему в Сгавке ни объясняли. Отмена приказа — более позднее изобретение Гурко, над которым до конца его дней висело обвинение в измене.

Возникает вопрос и о возможной роли генерала Алексеева в этом эпизоде. Его дочь писала в воспоминаниях: «По свидетельству генерала М. Борисова, генерал Гурко «все важнейшие меры обязан был докладывать Государю не иначе, как с получением из Севастополя мнения генерала Алексеева»[1639]. Трудно себе представить, чтобы столь серьезный прямой приказ императора не был признан Гурко достаточно важным, чтобы не согласовывать его со «вторым главнокомандующим».

Уверен, согласование было, и, вероятно, именно Алексеев мог подсказать своему временному сменщику схему саботажа приказа об отправке гвардейской кавалерии в столицу. А потом сам Алексеев, вернувшись из Крыма в Могилев, сделал вид, что ему ничего не известно о желании императора передислоцировать гвардейские части в Петроград.

Вместо того, чтобы направить войска, Гурко явился к императору с предложением провести политические реформы. «13 февраля с.г., — передает Деникин рассказ Гурко, — я долго убеждал бывшего царя дать ответственное министерство. Как последний козырь я выставил наше международное положение, отношение к нам союзников, указал на возможные последствия, но тогда моя карта была бита»[1640]. Полагаю, для Николая это был очень тревожный сигнал о настроениях в Ставке.

В принципе, некоторые непосредственные участники тогдашних событий были уверены, что и без подкрепления с фронта можно было справиться с бунтом. Последовательно эту линию проводит полковник Ходнев: «Если невозможно (?!) было иметь в столице, вблизи местопребывания царской семьи, хоть одну бригаду гвардейской пехоты плюс, хотя бы, полк гвардейской конницы, то тогда надо было привлечь к охране порядка и спокойствия в столице, кроме полиции и жандармерии, только лишь учебные команды… При наличии лишь этих полицейских и воинских частей, при энергичном, волевом начальнике, при принятии с места крутых и действительных мер (а не полумер, как у нас это всегда бывало), «голодный» бунт на улицах Петрограда быстро был бы ликвидирован и никогда не вылился бы в народное восстание. Позволю себе это утверждать, т. к. все это время пробыл в Петрограде и близко соприкасался со всем происходящим. При подавлении революционных вспышек особенное значение имеет «отбор», а никак не «полчища»[1641].

Потребности в широком использовании силовых структур для наведения порядка в столице с начала войны и до конца 1916 года не возникало. Забастовочное движение рабочих существовало, но оно практически не выплескивалось за стены предприятий. Другие слои населения если и выходили на улицы, то исключительно на антигерманские акции. Момент, когда стачечники с заводов потекли на улицы Петрограда — 9 января 1917 года — годовщина «кровавого воскресенья».

Решение о начале массовой протестной мобилизации было принято Рабочей группой Центрального военно-промышленного комитета. Безусловно, соответствующая санкция Кузьме Гвоздеву была дана Гучковым. Это был первый случай, когда рабочая группа инициировала акции неповиновения, призвав пролетариев выйти на улицы столицы и двинуться к Государственной думе с требованиями учреждения Временного революционного правительства.

Размах акции обеспечило подключение к ней осведомленных о планах Рабочей группы большевиков, которые, хотя и не желали иметь ничего общего с «тучковскими молодцами», но и не могли упустить момент, когда рабочие впервые с начала войны потекут на улицы. «Наше предложение сводилось на практике и по существу к переходу от разрозненных выступлений экономического характера и случайных политических выступлений к организованной массовой политической борьбе»[1642], — вспоминал Шляпников. 28 декабря на совместном с Петербургским Комитетом заседании Бюро ЦК большевиков предложило использовать 9 января, «чтобы вызвать на улицы пролетариат, провести необходимую политическую раскачку после мертвой полосы первых лет войны, когда было прервано рабочее движение»[1643].

По данным властей, в тот день в Петрограде бастовали 144,7 тысячи рабочих на 114 промышленных предприятиях. На страницах либеральной и рабочей легальной печати фигурировала цифра в 300 тысяч[1644]. Первый «Осведомительный листок» Бюро ЦК большевиков, изданный 22 января, сообщал: «Все партийные ячейки повели агитацию за стачку, и стачка в этом году отличалась большим количеством участников. Бастовали Путиловский, Обуховский и даже С.-Петербургский Арсенал, не знавший стачки уже с 1905 года. По районам стачка шла следующим образом: Выборгский — всеобщая, Невский — всеобщая, Городские — большинство и слабо на Васильевском острове, Петербургская сторона — большинство. Число стачечников определяют в 300 000 рабочих». Петербургский комитет партии были более скромен в оценках, но и по его мнению, «блестящий успех забастовки превзошел все самые смелые ожидания… В общем число бастовавших было не менее 160–170 тысяч… Успешное проведение 9 января очень подняло дух масс»[1645].

Выступления были еще не слишком воинственными. Спецслужбы отмечали, что «всего бастовало не более 10 % всех рабочих. При прекращении работ рабочие почти повсюду расходились спокойно, без всяких эксцессов, и только рабочими некоторых предприятий… были сделаны попытки пройти по улицам с пением революционных песен»[1646]. Однако волнения этих дней отмечались как во многом переломные для массовых настроений. Петроград наполнился слухами о беспорядках, которые способны электризовать обстановку не хуже самих беспорядков. «Слухи эти распространялись с быстротой молнии: остановка 8 января электрического тока, продолжавшаяся не больше одного часа, вызвала на огромной территории столицы упорные слухи о начале забастовки: публика безумно ломилась в вагоны трамвая на Садовой улице, где всякого рода проходимцы говорили, что «этот-то трамвай еще дойдет, а вот те, которые выйдут после 7 часов, — про те сказать трудно». Не лучше было и 12 января, когда толпы публики в несколько минут собирались у всякого вывешенного листка на стене… И вывод, делаемый из подобного настроения рабочими партиями, правилен: идея всеобщей забастовки со дня на день приобретает новых сторонников и становится популярной, какой была и в 1905 году»[1647], — констатировало Охранное отделение.