Около пяти вечера генерал Дубенский в совершенно подавленном настроении стоял у окна своего купе. «Вдруг мимо нашего вагона по узкой деревянной платформе между путей я заметил идущего Государя с дежурным флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским. Его Величество в форме кубанских пластунов в одной черкеске и башлыке, не спеша, шел, разговаривая с герцогом. Проходя мимо моего вагона, Государь взглянул на меня и приветливо кивнул головой»[2273].

В обычное время подали чай. Мордвинов описывал охватившие его чувства: «Мне было и физически больно увидеть моего любимого Императора после нравственной пытки, вызвавшей его решение, но и я надеялся, что обычная сдержанность и ничтожные разговоры о посторонних, столь «никчемных» теперь вещах, прорвутся, наконец, в эти трагические минуты чем-нибудь горячим, искренним, заботливым, дающим возможность сообща обсудить положение; что теперь в столовой, когда никого кроме ближайшей свиты не было, Государь невольно и сам упомянет об обстоятельствах, вызвавших его ужасное решение… Но, войдя в столовую и сев на незанятое место с краю стола, я сразу же почувствовал, что и этот час нашего обычного общения с Государем пройдет точно так же, как и подобные часы минувших «обыкновенных» дней…

Шел самый незначительный разговор, прерывавшийся на этот раз только более продолжительными паузами… Рядом была буфетная, кругом ходили лакеи, подавали чай, и, может быть, их присутствие и заставляло всех быть такими же «обычными» по наружности, как всегда. Государь сидел спокойный, ровный, поддерживал разговор, и только по его глазам, печальным, задумчивым, как-то сосредоточенным, да по нервному движению, когда он доставал папиросу, можно было чувствовать, насколько тяжело у него на душе… Ни одного слова, ни одного намека на то, что всех нас мучило, не было, да, пожалуй, и не могло быть произнесено»[2274].

Все еще чего-то ждали. «Между тремя и девятью вечера в императорском поезде переживались часы надежды на то, что каким-нибудь способом парализуются очевидные для всех измена и предательство, неизбежно за собой влекущие крушение России, — писал тоже бездействовавший генерал Воейков. — Часть упований возлагалась на ожидавшийся приезд депутатов Думы»[2275].

Гучков и Шульгин, между тем, уже выехали из Петрограда, где совершенно ничего не было известно о происходившем в Пскове.

В столице революционные празднования органично сочетались с политическими дрязгами и нарастанием анархии. Днем над городом реяли аэропланы с красными флагами, приветствуемые толпами, которые размахивали шапками. Собравшийся Совет съездов представителей торговли и промышленности призвал «забыть о партийной и социальной розни, которая может быть сейчас на пользу только врагам народа, теснее сплотиться вокруг Временного комитета Государственной думы и предоставить в его распоряжение все свои силы»[2276]. Олигархи поддержали революцию. По решению властей были резко снижены цены на продовольствие, газеты сообщали, что масло продавалось по 1 рублю вместо трех, а яйца по 40 копеек вместо 2 рублей 20 копеек. Продовольствия хватит не надолго.

2 марта на улицах появился приказ по городу за подписью члена ВКГД Караулова: «Все томившиеся в тюрьмах за свои политические убеждения уже освобождены. К сожалению, вместе с тем, получили свободу и уголовные преступники. Все эти убийцы, воры и грабители, переодевшись в форму нижних чинов, нагло врываются в частные квартиры, производят незаконные обыски, грабят и насилуют, наводят ужас. Приказываю всех таких лиц немедленно задерживать и поступать с ними круто вплоть до расстрела в случае сопротивления»[2277]. Два первых своих приказа издал министр юстиции Керенский. Один поручал его коллеге по ложе Нестору Котляревскому вывести все документы из Департамента полиции и доставить их в Академию наук. Другой создавал «тройки»: «Необходимо быстро устранить печальные недоразумения, возникающие в городе между солдатами, населением и рабочими. Для этого предлагаю всем мировым судьям немедленно, с получением сего, принять участие в образовании временных судов для разрешения этих недоразумений. Суд — в составе трех его членов: мирового судьи, представителя армии и представителя рабочих— заседает в помещении камеры мирового судьи»[2278]. Революционная законность набирала обороты.

Александр Бенуа отправился на далекую прогулку по городу. Результаты снижения цен были налицо. «У лавок длинные хвосты (раза в четыре длиннее, чем в начале зимы), но объясняют это тем, что получилась временная задержка в поставке продовольствия и в то же время выросла запасливость хозяек». Продовольственная ситуация начнет слегка улучшаться только во время НЭПа. «Дошли мы и до «Астории»… Гостиница по нижнему этажу заколочена, однако очень небрежно, и солдаты влезают в нее и вылезают, чуть отодвинув две доски. Местами видно внутренность ресторана; солдаты бродят в поисках, не найдется ли еще чем поживиться. Никакой охраны я здесь не заметил (вообще, милиция, о которой много разговоров, покамест скорее миф!). На значительном расстоянии от «Астории» пахнет вином и разбросана масса битых бутылок. Мебель свалена кучами»[2279]. Полковник Ходнев писал, что в тот день «кругом все кипело, все волновалось, и гибель Родины становилась все яснее и все ближе»[2280]. Зинаида Гиппиус зафиксировала, что творилось «что-то нелепое, неудержимое: солдаты то арестуют офицеров, то освобождают, очевидно, сами не знают, что нужно делать и чего они хотят. На улице отношение к офицерам явно враждебное»[2281].

Всего, как будет установлено по материалам Чрезвычайной следственной комиссии, в первые дни «бескровной» революции в столице было убито и ранено минимум 1315 человек, из них 53 офицера, 73 полицейских, 602 солдата и 587 гражданских лиц[2282]. Полагаю, цифры занижены.

Политическое содержание дня 2 марта в Таврическом дворце не менялось. Решались вопросы о том, поддержит ли Совет Временное правительство, а если да, то на каких условиях? И войдет ли в состав правительства Керенский?

После утреннего демарша Гучкова переговоры делегатов от Исполкома Совета с думским Временным комитетом продолжились. Из-за этого и из-за всеобщей усталости открытие очередного заседания Совета задерживалось. Большевики, не участвовавшие в переговорах из-за принципиального нежелания «торговаться с буржуазией», решили воспользоваться случаем и провести прямо за своим «явочным столом» заседание Бюро ЦК. Первым пунктом повестки дня стала организация большевистской печати. Шляпников, Молотов и Залуцкий постановили возобновить выпуск газеты «Правда», прерванный в 1914 году. «Для получения типографии постановили обратиться в Исполнительный Комитет. Все заботы по делу организации газеты, подыскиванию сотрудников и технических работников поручили В. Молотову, — вспоминал Шляпников. — Для заведывания хозяйством газеты решили пригласить К. М. Шведчикова».[2283] Пункт второй — позиция на заседании Совета, где должны были утверждаться вчерашние решения Исполкома об организации власти (8 пунктов). Постановили: попытаться их завалить, — всем выступать.

Заседание Совета рабочих и солдатских депутатов открылось часа в два дня. В зал протолкнуться было еще сложнее, чем в предыдущие дни — число его членов с правом решающего голоса перевалило уже за тысячу. Докладчиком от Исполкома о результатах переговоров с Временным комитетом выступал Юрий Стеклов. Более часа он доказывал невозможность принятия Советом на себя власти, вхождения его представителей в формирующееся Временное правительство и полезность принятия этим правительством пусть не восьми, то хотя бы шести-семи требований Исполкома. В выступлении Стеклова родилась популярная позднее формула «постольку, поскольку»: поддерживать правительство постольку, поскольку оно реализует революционную программу в интересах трудящихся[2284].