9 сентября императрица предлагает мужу: «Пожалуйста, назначь Протопопова министром вн. дел, так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты». То есть замысел состоял в том, чтобы нейтрализовать оппозицию назначением депутата из Прогрессивного блока на вторую по значимости должность в правительстве. Царь испытывал серьезные колебания: «Мне кажется, что этот Протопопов — хороший человек… Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли вместо Шаховского. Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, — поэтому нужно быть осторожными, особенно при назначении на высокие должности»[1227]. Но все же Николай решил попробовать, сделав Протопопова главой МВД и руководителем корпуса жандармов. Вышла беда.
«То, что последовало, очень характерно для Думы, — вспоминал Алексей Васильев. — До этого момента Протопопов был всеми уважаем и почитаем, но назначения министром было достаточно, чтобы за час превратиться в ненавидимого всеми человека»[1228]. Из литературы может сложиться впечатление, что это действительно произошло за час, и думский любимец в один момент стал реакционером и ставленником Распутина. На самом деле, первоначально назначение Протопопова приветствовалось силами, входившими в Прогрессивный блок. Его поддержала пресса самых разных направлений — от «Речи» и «Дня» до «Нового времени». Протопопов получал телеграммы с поздравлениями от торгово-промышленных организаций, биржа отреагировала на его назначение повышением котировок. На конспиративных собраниях на квартире Коновалова в Москве говорили о «колоссальной победе общественности, о которой несколько месяцев назад трудно было мечтать»[1229].
Эмигрантский историк Иван Якобий высказал мнение, что в действительности Протопопов был назначен благодаря протекции думских кругов. Он был «персона грата» никак не у правых, «его общественная карьера, положение товарища председателя Государственной думы, председателя парламентской комиссии, ездившей за границу, пребывание его в Прогрессивном блоке — все это делало его желанным кандидатом именно оппозиции». Откуда же последующая ненависть к Протопопову? Якобий дает простой ответ: проблемы начались, «когда оказалось, что новый министр внутренних дел не желает повиноваться указам Родзянко и Прогрессивного блока, а ведет свою линию»[1230]. Добавлю сюда, что назначение Протопопова действительно могло подыграть линии императора на замирение с Думой, что никак не входило в планы непримиримой оппозиции.
Быстро осознав всю невыгодность для нее подобной кадровой комбинации, оппозиция поспешила представить Протопопова не просто как предателя, который заключил сделку с дьяволом, пойдя в услужение антинародному режиму по протекции черных сил для реализации замыслов германского командования. Родзянко (согласно его мемуарам) бросил трубку, когда его заместитель и протеже сообщил радостную, как ему казалось, новость о новом назначении. «На место ничтожеств и открытых врагов, говоривших на разных языках и совершенно чуждых общественным кругам по всему своему мировоззрению, тут явился ренегат, понимавший язык общественности, но готовый воспользоваться этим пониманием во вред ей, — объяснял Милюков причину перемены отношения к Протопопову. — Естественно, что пренебрежение и презрение к бывшему товарищу быстро перешло в ненависть, и то, к чему уже привыкли от других, возбуждало особое негодование, когда исходило от своего»[1231].
В этот момент Протопопову припомнили все — и что было, и чего не было, — и на него полился водопад грязи. Заговорили об огромном промотанном состоянии, участии в оргиях, припадках тяжелой неврастении, прогрессирующем параличе из-за запущенного сифилиса. Уверенность в правильности своего поступка, которую источал Протопопов, не стеснявшийся надевать мундир шефа жандармов, давала основания для массового выражения сомнений в его умственной полноценности. Общее мнение было однозначным: он переродился и сошел с ума. «Я знал Протопопова как нормального, элегантного, хорошо воспитанного человека, и перемена в нем была абсолютно необъяснима, — недоумевал Керенский. — …Кто он — помешанный или шарлатан, легко приспособившийся к затхлой атмосфере апартаментов царицы и «маленького домика» Анны Вырубовой?.. Судя по всему, Протопопов страдал неизлечимой венерической болезнью и в течение многих лет лечился у д-ра Бадмаева. Именно в доме Бадмаева он и повстречался с Распутиным, которому не стоило большого труда подчинить себе человека с неустойчивой психикой»[1232].
Была вытащена на свет и состоявшаяся в Стокгольме во время визита думской делегации встреча Протопопова с немецким банкиром Варбургом, которая теперь рассматривалась в контексте зловещих замыслов камарильи императрицы. Французский посол Палеолог возмущался тем, что «он позволил себе странную беседу с немецким агентом, Паулем Варбургом, и, хотя дело остается довольно темным, он несомненно говорил в пользу заключения мира»[1233]. Дипкорпус и прогрессивные парламентарии из-за Протопопова еще больше отшатнулись от престола. «Его не вполне нормальный, неуравновешенный ум вскружился от неожиданно попавшей в его руки власти, и он пошел по пути ультрареакционной политики, которая в связи с тем, что он являлся политическим ренегатом, сделала его невыносимым (bete noire) для Думы»[1234], — выражал Бьюкенен свое отношение, которое никогда не расходилось с кадетским. Протопопов стал живым и наглядным воплощением черных сил. Критиковался каждый его шаг.
Считалось, что Протопопов был польщен вниманием к его персоне при дворе, но не проявил ни административного рвения, пренебрегая своими прямыми обязанностями, ни компетентности. Работа на посту главы МВД человека неопытного, не имевшего даже классного чина, действительно оставляла желать много лучшего. «Нельзя отрицать, что Протопопов имел мало склонности к чисто бюрократическим способам ведения дел, которые приняты в любом правительственном ведомстве, — подтверждал изнутри министерства глава Департамента полиции Васильев. — Слишком богатое выражение иногда приводило его к ошибочным решениям, от которых он затем отказывался, что временами сбивало с толку его подчиненных. Однако совершенно не было оснований говорить о «некомпетентности» Протопопова. Возможно, он недостаточно занимался повседневными делами, управлением Департаментом, но, с другой стороны, он обладал значительно большей проницательностью, чем его коллеги по службе, и был, сверх того, человеком абсолютной честности и порядочности»[1235].
Но основное возмущение вызывали конкретные шаги Протопопова, особенно приписывавшееся его давлению решение суда о переводе Сухомлинова (вины за которым не было никакой) из тюрьмы под домашний арест. Либеральная молва моментально разнесла «точную» информацию о том, что это произошло в результате интимной связи жены бывшего военного министра с Распутиным.
Протопопов с немалым упорством пытался наладить контакты с бывшими коллегами и привлечь их к взаимодействию с правительством и к участию в нем. Он добился встречи с Родзянко и сделал предложение председателю Думы возглавить Совет министров. В ответ он услышал: «В таком случае передайте Государю следующее: мои условия таковы. Мне одному принадлежит власть выбирать министров. Я должен быть назначен не менее, как на три года. Императрица должна удалиться от всякого вмешательства в государственные дела и до окончания войны жить безвыездно в Ливадии. Все великие князья должны быть отстранены от активной деятельности, и ни один из них не должен находиться на фронте»[1236]. Это рассказ самого Родзянко, прозвучавший уже после свержения царя. Полагаю, его реальный ответ Протопопову был менее вызывающим, но суть передана.
