Стоит ли удивляться, что в Могилеве шли откровенно нелояльные для трона разговоры. Причем участвовали в них даже многочисленные военные представители союзников, среди которых убежденность в зловредности темных сил была полной. «Их было множество: генерал Вильямс со штабом от Англии, генерал Жанен от Франции, генерал Риккель — бельгиец, а также итальянские, сербские, японские генералы и офицеры, — делилась впечатлениями Вырубова. — Как-то раз после завтрака все они и наши генералы и офицеры штаба толпились в саду, пока Их Величества совершали «сербль», разговаривая с приглашенными. Сзади меня иностранные офицеры, громко разговаривая, обзывали государыню обидными словами и во всеуслышанье делали замечания: «Вот она снова приехала к мужу передать последние приказания Распутина». «Свита, — говорит другой, — ненавидит, когда она приезжает, ее приезд обозначает перемену в правительстве», и т. д. Я отошла, мне стало почти дурно»[1474].
Дух заговора начал витать в Ставке с первых же месяцев после появления там Алексеева. Лемке со ссылкой на столь информированного человека, как генерал-квартирмейстер Михаил Пустовойтенко, собственные наблюдения и данные перлюстрированной им корреспонденции 9 ноября 1915 года записал в своем дневнике: «Вчера Пустовойтенко сказал мне: «Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором». Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет… Недаром есть такие приезжающие, о цели появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилий их не установишь. Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполняют каждое его приказание, включительно до ареста в Могилевском дворце. Имею основания думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца, у него есть что-то связывающее его с генералом Крымовым, именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности»[1475].
Когда еще не оправившийся от отравления Гучков в начале 1916 года телеграммой просил Алексеева принять Коновалова в качестве его заместителя по ЦВПК для важного разговора, тот туг же ответил, что будет очень рад встрече. И встреча состоялась. В январе 1916 года длительные разговоры с Алексеевым вели князь Львов и Челноков, приглашенные в Ставку на совещание по продовольственному снабжению армии. Свидетельство этому можно найти даже в переписке Николая II, который 14 января сообщал жене: «Бедный Алексеев просидел с ними вчера вечером с 9 до 12 час. И сегодня опять»[1476]. О контактах Львова с Алексеевым было известно в масонских кругах, причем гораздо больше, чем императору. Гальперн свидетельствовал: «Помню, разные члены Верховного Совета, главным образом, Некрасов, делали целый ряд сообщений — о переговорах ГЕ. Львова с генералом Алексеевым в Ставке относительно ареста царя»[1477].
В февральском письме Родзянко начальник штаба писал о «нездоровье» армии, особенно в штабных структурах, где царят «роскошь и эпикурейство» (встают в 11 часов, пьют, играют в карты — «это не война, а разврат»), которые требуется выкорчевать с корнем[1478]. Алексеев подпитывал оппозицию столь ей необходимой свежайшей и совершенно достоверной информацией о безобразиях в армии, а общественные деятели снабжали его новейшими политическими слухами и «точной информацией из столицы» по поводу царящей там измены.
Лемке, который позднее примкнет и к Временному правительству, и вступит в партию большевиков, 12 февраля 1916 года опять заносит в дневник: «Меня ужасно занимает вопрос о зреющем заговоре. Но узнать что-то определенное не удается. По некоторым обмолвкам Пустовойтенка мне начинает казаться, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд и Михаил Саввич (Пустовойтенко — В. Н.), а также еще кое-кто»[1479]. В марте Алексеев в беседе с Пустовойтенко и Лемке нарисовал поистине апокалиптическую картину состоянии армии и страны: «Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением… Страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей помощи… С такой армией в ее целом можно только погибать… Россия кончит крахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать»[1480]. Вряд ли это те мысли, которые ожидаешь услышать из уст «фактического Верховного главнокомандующего».
Историк Олег Айрапетов обнаружил в отделе рукописей Российской Государственной библиотеки интереснейший документ, написанный рукой Алексеева весной-летом 1917 года. Он содержит характеристику некоего «N». N человек пассивных качеств и лишенный энергии. Ему недостает смелости и доверия, чтобы искать достойного человека. Приходится постоянно опасаться, чтобы влияния над ним не захватил кто-либо назойливый и развязный.
Слишком доверяет чужим побуждениям, он не доверяет достаточно своему уму и сердцу.
Притворство и неискренность. Что положило начало этому? Она — неискрен<ость> — развивалась все больше, пока не сделалась господствующей чертой характера.
Ум.
Ему не хватает силы ума, чтобы настойчиво искать правду; твердости, чтобы осуществить свои решения, несмотря на все препятствия, и сгибать волю несогласных. Его доброта вырождается в слабость, и она принуждает прибегать к хитрости и лукавству, чтобы приводить в исполнение свои намерения. Ему б<ыть> м<ожет>, вообще не хватает глубокого чувства и способности к продолжительным привязанностям. Боязнь воли. Несчастная привычка держаться настороже. Атрофия воли.
Воля покоряет у него все.
Умение владеть собою, командовать своими настроениями.
Искусство властвовать над людьми.
Чувствительное сердце.
У него было слабо то, что делает человека ярким и сильным.
В его поступках не было логики, которая всегда проникает [в] поступки цельного человека.
Жертва постоянных колебаний и не покидавшей его нерешительности.
Скрытность, лицемерие. Люди, хорошо его знающие, боятся ему довериться.
Беспорывистость духа. Он был лишен и характера и настоящего темперамента. Он не был натурой творческой. Выдумка туго вынашивалась у него.
Душевные силы охотно устремлялись на мелкое. Он не был способен от мелкого подняться к великому. Не умел отдаться целиком, без оглядки какому-нибудь чувству. Не было такой идеи, не было такого ощущения, которые владели бы им когда-нибудь всецело.
Вместо упорного характера — самолюбие, вместо воли — упрямство, вместо честолюбия — тщеславие и зависть. Любил лесть, помнил зло и обиды.
Как у всех некрупных людей, у него было особого рода самолюбие, какое-то неспокойное, насторожившееся. Его задевал всякий пустяк. Ему наносила раны всякая обида, и нелегко заживали эти раны.
Эгоизм вырабатывает недоверие; презрение и ненависть к людям, презрительность и завистливость.
Была ли горячая любовь к родине?
Началась полоса поражений, а за нею пришел финансовый крах. Становилось ясно, что не только потерпело банкротство данное правительство, но что разлагается само государство… Тем бесспорно, что обычными средствами помочь нельзя.
Полагаю, Алексеев уже собирал аргументы в оправдание своей роли в свержении Николая II.
Настроения и взгляды Алексеева не слишком тревожили императора и его супругу, но только до сентября 1916 года, когда им, да и всем интересовавшимся стало известно о систематической переписке Гучкова с Алексеевым весьма определенного содержания. Достоянием широкой гласности — Гучков об этом позаботился — стали копии его длинного письма начальнику штаба, датированного 15 августа и начинавшегося со слов: «Я уже сообщал Вам в последнем моем письме…». В послании содержался полный перечень «предательских» действий власти, поразительные детали, связанные с выполнением или невыполнением военных заказов, и делался вывод: «Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и наш доблестный фронт, и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью. Ведь нельзя же ожидать исправных путей сообщения в заведовании г. Трепова, хорошей работы нашей промышленности на попечении кн. Шаховского, процветания нашего сельского хозяйства и правильной постановки продовольственного дела в руках гр. Бобринского. А если Вы подумаете, что вся эта власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (в армии и в народе) прочная репутация если не готового уже предателя, то готового предать, что в руках этого человека… вся наша будущность, то вы поймете, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога за судьбу нашей родины охватила и общественную мысль, и народные настроения. Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом… Можете ли Вы что-то сделать? Не знаю»[1481].
