Не позднее 15 января Римский-Корсаков направил за своей подписью Протопопову письмо и «Сводку общих положений и пожеланий», выработанных на проходивших в его салоне «собеседованиях»: пересмотр Основных законов в части прав Думы, назначение чисто правого правительства, строжайшая цензура на все время войны, применение закона о конфискации имущества государственных изменников. Максимум прогерманской и пораженческой пропаганды содержался в словах о необходимости использовать все силы союзников, не упуская из виду, что «гнет Англии в итоге так же недопустим, как и немецкий». В развитие одного из пунктов Сводки была приложена еще одна записка Говорухи-Отрока, где тот, помимо прочего, настоятельно рекомендовал ввести во всей стране военное или даже осадное положение[1607].
На Протопопова творчество Римского-Корсакова и Говорухи-Отрока не произвело сильного впечатления. «Римский-Корсаков… принес мне сводку постановлений своих друзей: я положил эту бумагу в пачку на столе… Их желания почти не разнились с тем, что я слышал каждый день, и сводились к одному: монархия в опасности, надо ее поддержать»[1608]. Нет никаких признаков того, что бумага привлекла интерес императора, никакого хода он ей не дал. Историк правомонархических салонов Петербурга Дмитрий Стогов приходит к неутешительному для них (салонов) выводу: «Если к мнению В. П. Мещерского и Е. В. Богдановича Николай II в свое время еще прислушивался, то после их кончины в 1914 г. вновь возникшие салоны (А. А. Римского-Корсакова, Б. В. Штюрмера, Н. Ф. Бурдукова) вообще не влияли на решения императора, так как ни одна из их рекомендаций фактически не была претворена в жизнь»[1609]. Еще более печальной была участь салона «всемогущего представителя темных сил» Андроникова. В начале января 1917 года князь, которого молва записывала в ближайшие сподвижники Распутина, был выслан из столицы в Рязань в связи с обвинением в соучастии… в покушении на Распутина, которое готовил бывший глава МВД Хвостов. Андроников якобы экспериментировал с ядами на кошках[1610].
Большой интерес у царя вызвал документ другой группы лиц, на котором он собственноручно начертал: «Записка, достойная внимания». Эта упоминавшаяся уже записка «от русских кругов» Киева императору в начале года была передана Щегловитовым. Прежде всего, «православные киевляне» (авторство принадлежало черносотенному депутату Думы Митроцкому) категорически утверждали, что «подавляющее большинство трудового населения сел и местечек — крестьяне, мещане, сельское духовенство, мелкие землевладельцы, чиновный класс и русские помещики, — словом, все, кто представляет собой в юго-западном крае коренной русский народ, — несмотря на усиленную пропаганду революционных идей местной левой печатью», продолжает поддерживать самодержавие. «В противоположность политическим идеалам коренного русского народа местные кадетско-еврейские интеллигентские круги, действуя по указке вожаков «прогрессивного» большинства Государственной думы и давно сорганизовавшейся антигосударственной лиги земцев, упорно и совершенно беззастенчиво дискредитируют существующий государственный строй»[1611].
Перечень мер, предлагавшихся киевлянами, не сильно отличался от ранее высказывавшихся царю предложений: поставить Думу «на указанное ей основными законами место и заставить ее президиум не допускать, по крайней мере, до окончания войны никаких эксцессов, разрушающих мир в стране и подрывающих авторитет существующей власти»; привлекать городских голов к уголовной ответственности по законам военного времени за антиправительственную пропаганду; проводить работу Земгора за госсчет, от имени и под контролем правительства; разграничить полномочия городских и земских управ с областными и губернскими продовольственными советами в деле обеспечения населения продуктами питания; запретить печатать в военное время речи и статьи, направленные против существующего строя, и расширить число национально-патриотических изданий; начать серьезную подготовку к выборам в V Государственную думу[1612]. Император передал эти соображения на рассмотрение правительства, и уже 10 января князь Голицын сообщал, что затронутые в записке вопросы «будут подвергнуты подробному обсуждению в одном из ближайших заседаний Совета министров». При этом премьер особо отмечал, что один из вопросов уже получил свое разрешение: «особым секретным циркуляром министра внутренних дел именно губернаторам вменено в обязанность привлекать к законной ответственности председателей городских дум и земских собраний за допущение политических резолюций противоправительственного содержания»[1613]. Никаких других мер в развитие предложений правых организаций правительством принято не будет.
В конце января начальник Петроградского охранного отделения генерал Глобачев настоял на созыве Протопоповым совещания, где предложил на основании материалов о деятельности рабочей группы ЦВПК арестовать ее членов, а заодно Гучкова и Коновалова. На совещании эту идею поддержал Курлов. Однако глава МВД согласился только на задержание части руководства рабочей группы, что, как мы знаем, и произошло в ночь на 27 января. «Арест рабочей группы совершенно нарушил внутреннее равновесие Протопопова, — подмечал Спиридович. — Он пришел в такой экстаз от добытых при обысках данных, что раздул значение арестов до Геркулесовых столбов. Он доказывал в Царском Селе, что раскрыл революционный заговор, что аресты предупредили революцию»[1614]. Протопопов действительно полагал, что произведенный арест настолько деморализовал всех оппозиционеров, что угроза революции исчерпана.
Последние эпизоды, которые могут быть отнесены к планам верховной власти по установлению диктатуры, относятся к периоду открытия сессии Государственной думы. 10 февраля Николай принимал Родзянко. По словам последнего, с необычайной холодностью, с непривычно равнодушным и резким отношением. «При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:
— Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие резкие выступления, как в прошлый раз, то она будет распущена.
Приходилось кончать доклад:
— Я считаю своим долгом, Государь, высказать Вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у вас последний.
— Почему? — спросил царь.
— Потому что Дума будет распущена, а направление, по которому идет правительство, не предвещает ничего доброго… Результатом этого, по-моему, будет революция и такая анархия, которую никто не удержит»[1615].
Приблизительно в это же время царь вызвал к себе Николая Маклакова, чтобы поговорить о выполнении ответственного задания, связанного с подготовкой манифеста на случай, если угодно будет остановиться не на приостановлении занятий, а на роспуске Думы. Маклаков быстро такой проект подготовил и направился с ним к Николаю, приложив еще и личную записку с полным одобрением этой инициативы: «Власть более, чем когда-либо, должна быть сосредоточена, убеждена, скована единой целью восстановить государственный порядок, чего бы то ни стоило, и быть уверенной в победе над внутренним врагом, который давно становится и опаснее, и ожесточеннее, и наглее врага внешнего»[1616]. При представлении Маклаковым проекта манифеста царь куда-то спешил, обещав посмотреть бумагу позднее. Но, очевидно, Николай всерьез рассматривал сценарий с роспуском Думы. Впрочем, уже давно, залогом чему являлся соответствующий указ с открытой датой на руках у премьера.
