Царя все не было. Тогда было решено направить манифест за подписями царицы и великих князей в Ставку для передачи его на одобрение Николаю. Для этого надо было уговорить Александру Федоровну. В изложении княгини Палей это выглядело следующим образом: «С готовым манифестом Путятин помчался во дворец и передал его с генералом Гротеном, вторым дворцовым комендантом, — в отсутствии Государя на подпись Государыне. Промедление смерти подобно. Говорят, Гротен встал перед ней на колени. Подписать она отказалась. Тогда Павел подписал его сам, и Иванов увез его в Петроград…»[2106]. А императрица напишет мужу: «Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается всех нас спасти благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно конституции после войны и т. п.»[2107]. Графине Буксгевден Александра Федоровна объяснила, что, хотя она лично убеждена в необходимости уступок, тем не менее, считает, что подписать сейчас эту бумагу означало бы «поступить вопреки своим собственным убеждениям.
— Я — не правитель, — отметила Императрица, — и не имею никаких прав брать на себя инициативу в отсутствие Императора. К тому же подобная бумага может оказаться не только незаконной, но и бесполезной»[2108].
Подписывая проект манифеста, Павел Александрович перекрестился и воскликнул: «Какое совпадение, сегодня день памяти смерти моего отца!» Миссия адвоката Иванова теперь заключалась в том, чтобы поставить под манифестом подписи старших в порядке престолонаследия великих князей — Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Разыскать их было не трудно.
О местонахождении Кирилла Владимировича знал уже весь Петроград. Он первым из императорской семьи открыто изменил Николаю II. Либеральная газета «Русская воля» в хронике событий 1 марта с удовлетворением писала: «Сегодня днем великий князь Кирилл Владимирович довел до сведения временного Исполнительного Комитета Гос. Думы о том, что состоящий под его командой Гвардейский экипаж отдает себя в распоряжение временного Комитета… Когда члены Гос. Думы поехали на автомобиле великого князя Кирилла Владимировича к его дворцу, великий князь встретил их у подъезда и в присутствии сопровождающего депутатов конвоя и собравшегося народа обратился к ним с приветственным словом:
— Мы все, — сказал великий князь, — русские люди. Мы все заодно. Нам всем надо заботиться о том, чтобы не было излишнего беспорядка и кровопролития. Мы все желаем образования настоящего русского правительства…
1 марта, в 4 часа 15 минут дня, в Таврический дворец приехал великий князь Кирилл Владимирович. Великого князя сопровождали адмирал, командующий Гвардейским экипажем и эскорт из нижних чинов Гвардейского экипажа. Великий князь прошел в Екатерининский зал, туда же был вызван председатель Гос. Думы М. В. Родзянко. Обращаясь к председателю Гос. Думы, великий князь Кирилл Владимирович заявил:
— Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий, и теперь я могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Гос. Думы.
Слова великого князя были покрыты криками «ура»[2109]. Моряки Гвардейского экипажа были посланы на Николаевский и Царскосельский вокзалы, чтобы воспрепятствовать прибытию верных императору войск.
В вышедших много позднее мемуарах со смелым названием «Моя жизнь на службе России», Кирилл таким образом оправдывал свои действия: «До сих пор мне удавалось поддерживать дисциплину и верность долгу в Экипаже — единственном благонадежном подразделении столицы. Нелегко было уберечь их от революционной заразы. Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу»[2110]. Такие объяснения не убедили ни современников, ни историков, большинство из которых сочло поведение будущего главы Дома Романовых позорным.
Французского посла Мориса Палеолога, ставшего свидетелем явления великого князя в Думу, это событие привело в шок: «Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошел полк Его Величества, Священный легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны особ царя и царицы. Затем прошел еще железнодорожный полк Его Величества, которому вверено сопровождение императорских поездов и охрана царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией: отборные телохранители, приставленные к внутренней охране императорских резиденций и принимающие участие в повседневной жизни, в интимной и семейной жизни их властелинов.
И все, офицеры и солдаты, заявляли о своей преданности новой власти, которой они даже название не знают, как будто они торопились устремиться к новому рабству. Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 года. Между тем Людовик XVI не был их национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его «Царь-батюшка»[2111].
Михаил Родзянко, тогда восторженно приветствовавший Кирилла в Таврическом дворце, позднее в своих воспоминаниях изменит свое мнение: «Прибытие члена Императорского Дома с красным бантом на груди во главе вверенной его командованию части знаменовало собой явное нарушение присяги Государю Императору и означало полное разложение идеи существующего государственного строя не только в умах общества, но даже среди членов Царствующего Дома»[2112]. Ничто так не деморализовало защитников легитимной власти, как демарш Кирилла Владимировича. Начальник штаба Кавказской кавалерийской дикой дивизии Половцев, находившийся в столице, поделится ощущениями: «Появление великого князя под красным флагом было понято как отказ императорской фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли»[2113]. Над своим дворцом Кирилл вывесит красный флаг и призовет охрану императорской семьи и царскосельский гарнизон присягнуть революции. И именно измена Кирилла Владимировича, как мы увидим, станет для Николая II решающим аргументом в пользу отречения.
Следует заметить, что реальные представители революционной власти поступок Кирилла не сильно заметили и совсем не оценили. «Во главе конвоя явился какой-то великий князь — Кирилл Владимирович, тоже оказавшийся исконным революционером, — иронизировал Николай Суханов. — Его немедленно оцепили честные служители печатного слова, буржуазно-бульварные журналисты, и долго носились с ним, — не обращая внимания на все то, происходящее у них под носом, в чем бился действительный пульс революции, что было захватывающе интересно и для историков, и для непосредственного наблюдения культурных людей»[2114].
Так что же двигало великим князем? Я склонен согласиться с мнением английских историков Розмари и Дональда Кроуфордов, которые полагали: «Как бы ни старался он оправдывать свой поступок впоследствии, было невозможно не заподозрить, что он пришел тогда в Думу в надежде завоевать доверие Временного комитета, дабы, в случае отречения Николая, ему как «лояльному» великому князю предложили бы стать регентом, а возможно, и императором»[2115]. Враждебность Кирилла к Александре Федоровне, да и к самому царю, была широко известна. Как и его непомерное честолюбие. Косвенным свидетельством далеко идущих планов Кирилла Владимировича явилось и его резко негативное отношение к идее регентства Михаила, о которой ему было хорошо известно.
