Стеклов в своем докладе подтвердил, что Исполком рассматривал вопрос об участии представителей «демократии» во Временном правительстве и решил его отрицательно: незачем связывать себе руки и принимать непосредственную ответственность за политику будущего правительства. Исполком был озабочен лишь тем, чтобы в кабинете не оказалось одиозных деятелей. Другого мнения придерживался Керенский, который не мыслил себя вне правительства.
Утром, когда он пришел домой и пролежал два-три часа в полубессознательном состоянии, «вдруг, словно вспышка молнии, в мозгу пронеслось решение проблемы. Надо немедленно сообщить по телефону о согласии принять пост в правительстве, а уж потом отстаивать это решение на общем заседании Совета. И пусть Исполнительный комитет и члены Совета обсуждают эти шаг»[2285]. Так он и поступил.
Едва Стеклов завершил под бурные аплодисменты свое выступление, как в зале появился Керенский и стал пропихиваться в президиум. Не преуспев в этом, он вскарабкался на ближайший стул и мистическим полушепотом заговорил. Бледный, как снег, он вырывал из себя короткие, отрывистые фразы, перемежая их длинными паузами.
«— Доверяете ли вы мне? — спрашивал Керенский.
— Доверяем, — раздавалось в ответ.
— Я говорю, товарищи, от всей глубины сердца, я готов умереть, если это будет нужно, — воскликнул Керенский и продолжал. — Ввиду организации нового правительства я должен был дать немедленно, не дожидаясь вашей формальной санкции, ответ на сделанное мне предложение занять пост министра юстиции. Товарищи, в моих руках находились представители старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук!»[2286]. Речь, произнесенная с непривычным для впечатлительной аудитории мелодраматическим эффектом, дала ожидавшийся результат. Собрание, только что приветствовавшее доводы Стеклова о неучастии советских лидеров в правительстве, устроило Керенскому оглушительную овацию, выразив ему полное доверие, согласившись на его вхождение в правительство и подтвердив его полномочия в качестве товарища председателя Совета.
Керенский покинул зал заседания Совета и больше в нем почти не появлялся. При этом известно, что именно 2 марта на его квартире произошло первое после начала революции заседание Верховного совета «Великого Востока народов России»[2287].
Зал утих, начались прения, которых большинство Исполкома Совета ожидало с трепетом, опасаясь атаки слева. Суханов подтверждал, что выступления большевиков «легко могли быть подкреплены уличными методами борьбы — в случае твердости позиции и достаточной энергии большевистских и левоэсеровских групп. Побороть это движение, если бы оно началось, «внутренними» средствами, силой влияния или убеждения было бы до крайности трудно, если вообще возможно»[2288]. Атака большевиков не заставила себя ждать.
Молотов обвинил руководство Совета в сделке с буржуазией и полном отсутствии в изложенных думцам требованиях таких главных для рабочего класса и крестьянства положений, как установление республики, прекращение войны, решение земельного вопроса. «Временное правительство не революционно. Гучков, фабриканты, Родзянко, Коновалов посмеются над народом. Крестьянам вместо земли дадут камень!»[2289]. Вновь бурные аплодисменты. Как отмечали очевидцы, «речи ораторов большевиков (Молотов, Юренев), выступавших резко против всяких «сделок» с правительством, имели шумный успех»[2290]. Похоже, любые с пафосом произнесенные идеи проходили на «ура». Дебаты шли долго и яростно.
Меньшевики, выступившие в поддержку позиции Исполкома, обещали даже жаловаться на большевистских депутатов Ленину, который, будучи правоверным марксистом, никогда бы не допустил даже мысли о создании советского правительства в эпоху победившей буржуазной революции. Плохо они знали Ленина… Бундовцы были не против участия советских лидеров в правительстве, но не осмелились озвучить эту позицию. Рафес отмечал, что «представители большевиков повели крайне энергичную атаку против поддержки буржуазного правительства. Членам Исполнительного комитета пришлось со всей энергией отстаивать эту позицию. Выступление с предложением участия во Временном правительстве вряд ли встретило бы поддержку на пленуме Совета, когда и большинство Исполкома было против него. Оно лишь сыграло бы на руку большевикам»[2291].
Против передачи власти Временному правительству голосовали только 19 депутатов, среди которых были все члены большевистского Бюро ЦК. Опасения в отношении атаки слева оказались преувеличенными. К тому же большевики тут же сами раскололись: позицию ЦК не поддержат даже многие соратники из городской организации партии.
Но в правительственную программу, выработанную на переговорах с думцами, Совет предложил внести дополнения: «1) Временное правительство оговаривает, что все намеченные мероприятия будут проводиться, несмотря на военное положение; 2) Манифест Временного правительства должен быть одновременно за подписью М. Родзянко и Временного правительства; 3) Включить в программу Временного правительства пункт о предоставлении всем национальностям прав национального и культурного самоопределения; 4) Образовать наблюдательный комитет за действиями Временного правительства из состава Совета солдатских и рабочих представителей»[2292].
На правительство, претендовавшее на диктаторские полномочия, был еще до объявления о его создании надет тесный намордник.
Только во второй половине дня 2 марта Временное правительство решилось более-менее официально заявить о своем существовании. Делать это пришлось Милюкову как наиболее известному его члену. «Около 3 часов дня меня просили выйти к публике, собравшейся в колонной зале дворца, и объявить формально об образовавшемся правительстве, — вспоминал лидер кадетов. — Я с удовлетворением принял предложение: это был первый официозный акт, который должен был доставить новой власти, так сказать, общественную инвеституру. Я вышел к толпе, заполнявшей залу, с сознанием важности задачи и с очень приподнятым настроением… Слова как-то нанизывались сами собой»[2293]. В отредактированном автором для газет тексте речи начало ее было весьма пафосным.
«— Мы присутствуем при великой исторической минуте. Еще три дня назад мы были скромной оппозицией, а русское правительство казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место первого русского общественного кабинета. Это произошло потому, что история не знает и другого правительства, столь трусливого и изменческого, как это ныне низвергнутое правительство, покрывшее себя позором… Будьте едины в устранении политических споров… могущих еще вырвать из наших рук плоды победы»[2294].
— Кто вас выбрал? — донеслось из толпы.
— Нас выбрала русская революция, — гордо заключил Милюков. — Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народные представители скажут нам, что они хотят выбрать других людей».
Милюков был крайне доволен найденной им формулой о революции как источнике легитимности нового правительства. «Эта простая ссылка на исторический процесс, приведший нас к власти, закрыла рот самым радикальным оппонентам. На нее потом и ссылались как на канонический источник нашей власти»[2295]. Ученик великого Ключевского мог бы знать, что революционная легитимность является весьма непрочной.
