Чем Россия так не угодила Германии, кроме того, что в ней жили славяне и она проявляла повышенный интерес к Балканам? У Берлина были и долгосрочные виды геополитического характера. «Во-первых, только с ликвидацией угрозы со стороны России открыть второй фронт Германия могла успешно бороться с французами и «англо-сак-сами» за мировое господство, — замечал Ричард Пайпс. — Во-вторых, Германии, чтобы стать серьезным конкурентом в Weltpolitik (мировой политике — В. Н.), требовался доступ к природным ресурсам России, включая продовольствие, и доступ этот можно было получить на приемлемых условиях только в том случае, если бы Россия стала государством зависимым… Банкиры и промышленники Германии смотрели на Россию как на потенциальную колонию»[315]. Непосредственные немецкие планы включали в себя присоединение прибалтийских губерний России, установление протектората над Польшей, Украиной и даже Грузией. В Петербурге была информация и о еще более далеко идущих планах центральных держав. «Им представлялось, — писал Сазонов, — что такая задача, как создание пресловутой «Mitteleuropa» (срединной Европы — В. Н.), т. е. установление германского владычества над континентом Европы, а тем более создание фантастической империи, простиравшейся от берегов Рейна до устьев Тигра и Евфрата, которое я в одной из моих думских речей назвал Берлинским халифатом, была достижима теми средствами, которыми располагала Германия и ее умиравшая от беспощадного внутреннего недуга союзница»[316].
С обеих сторон разрабатывались планы военных действий, союзники брали на себя все более жесткие обязательства о взаимной поддержке. Поступавшая в Берлин информация говорила о том, что Россия и Франция еще не скоро будут готовы к войне, на основании чего делался вывод, что время работало против Германии. Начальник Генштаба Гельмут Мольтке оценивал военное положение как очень благоприятное и выступал за превентивную войну[317]. На случай войны у Германии был только один разработанный план — план Шлиффена, — который предусматривал войну фактически на два фронта. Сначала немецкие войска ударом через Бельгию, Нидерланды и Люксембург, а также фронтальным наступление на Париж за шесть недель громят французскую армию, пока Австро-Венгрия удерживает границу с Россией. Затем за те же шесть недель объединенные австрийские и немецкие войска громят Россию. При этом почему-то предполагалось, что Англия в войну вовсе не вступит, что было совершенно опрометчиво, учитывая что Лондон имел соответствующие обязательства перед Бельгией. Решение Парижа и/или Москвы о мобилизации означало незамедлительное приведение плана Шлиффена в действие. В то же время Франция и Россия, чувствуя угрозу блицкрига, договорились производить одновременную мобилизацию, если ее предпримет любой член Тройственного союза. Это вносило элемент автоматизма в дальнейшее развитие событий. Мобилизация, скажем, в Италии и Австрии обязывала Россию и Францию проводить мобилизацию, которую Германия могла расценивать как направленную против нее, после чего европейская война становилась лишь вопросом времени.
15 июня (28 июня — по новому стилю) 1914 года наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд отправился с визитом в аннексированную Боснию. Сделал он это в Видов день, который был траурным для всех южных славян, поскольку именно в этот день в 1389 году в битве на Косовом поле сербы были разбиты турками и надолго потеряли независимость. Организация «Млада Босна», выступавшая за объединение с Сербией, расставила на улицах Сараево семь террористов на пути следования кортежа машин в городскую ратушу. Первая попытка была неудачной — бомба взорвалась среди охраны. Эрцгерцог не отменил церемонии, а на обратном пути решил проведать раненых. Шофер повернул куда-то не туда, и машина остановилась у уличного кафе где один из террористов — гимназист Гаврила Принцип — уже находил утешение в вине в связи с неудавшимся покушением. Тот не промахнулся. Поскольку супруга Франца-Фердинанда была не королевских кровей, никто из коронованных особ на похороны не приехал, хотя их встреча вполне могла сгладить ситуацию.
Через неделю кайзер пригласил австрийского посла и заявил, что Германия полностью поддержит Австро-Венгрию, если она в сложившихся обстоятельствах захочет выяснить отношения с Сербией. «Кайзер и его канцлер, по-видимому, пришли к выводу, что Россия еще не готова к войне и останется в стороне в момент унижения Сербии, как это произошло в 1908 году, — заключал Киссинджер. — Во всяком случае, по их мнению, лучше было бросить вызов России сейчас, чем когда-либо в будущем»[318]. После этого Вильгельм действительно отбыл на отдых, но колесо эскалации конфликта было запущено. Австрийский император Франц Иосиф, которому исполнилось уже 84 года, после длительных раздумий все-таки решился на применение силы, рассчитывая на немецкую помощь и пассивность России. 10 июля Сербии был предъявлен 48-часовой ультиматум. Через два дня Николай II написал в своем дневнике: «В четверг вечером Австрия предъявила Сербии ультиматум с требованиями, из которых 8 неприемлемы для независимого государства»[319].
Что эта ситуация означала для России? Киссинджер достаточно точно ее описывает, в чем-то солидаризируясь с Сазоновым: «Австрийский ультиматум прижал Россию к стенке в тот момент, когда она уяснила, что ее обводят вокруг пальца. Болгария, чье освобождение от турецкого правления было осуществлено Россией посредством ряда войн, склонялась в сторону Германии. Австрия, аннексировав Боснию-Герцеговину, похоже, стремилась превратить Сербию, последнего стоящего союзника России на Балканах, в протекторат. Наконец, коль скоро Германия воцарялась в Константинополе, России оставалось только гадать, не окончится ли эра панславизма тевтонским господством над всем, чего она добивалась в течение столетия»[320]. Но даже после ультиматума Вены Николай II предпринимал попытки предотвратить войну. С одной стороны, он уверил сербского королевича-регента, «что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к судьбе Сербии»[321], давая сигнал Австрии сбавить обороты. С другой, постарался убедить сербов принять условия ультиматума, сколь бы унизительными они ни были. И Сербия их приняла, кроме одного. Даже кайзер Вильгельм, вернувшийся в Берлин, решил, что кризис миновал. Но он недооценил значение своей индульгенции Вене на любые действия.
15 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, и через день начался артиллерийский обстрел Белграда. Но что еще хуже — Вена объявила мобилизацию. Это выводило ситуацию из-под контроля творцов политики, поскольку в ход вступали союзнические обязательства и планы военного развертывания, в которых был очень силен элемент автоматизма. Верный своим обязательствам перед Францией Николай II обнародовал высочайший указ о частичной мобилизации — Киевского, Московского, Казанского и Одесского военных округов, — уверив Вильгельма в том, что она направлена исключительно против Австро-Венгрии. Кайзер потребовал прекратить российскую мобилизацию, грозя в противном случае начать собственную — против России. В Петербурге в тот тревожный день была получена информация, что немецкая мобилизация уже началась. Николай II, проводивший непрерывные совещания с высшими военными и правительством, 17 июля объявил о всеобщей мобилизации. Зная о военном и мобилизационном превосходстве Германии, он не мог позволить дать ей преимущество во времени. В ответ Вильгельм 19 июля объявил России войну.
На следующий день Николай II на яхте «Александрия» приплыл в Петербург, проследовал на карете в Зимний дворец, где в Николаевском зале в присутствии всей российской верхушки официально возвестил: «Нам предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав»[322]. Тогда же Германия запросила Францию, намерена ли она оставаться нейтральной. В случае положительного ответа от нее потребовали бы передачи крепостей Верден и Тулон. Президент Раймон Пуанкаре ответил уклончиво, и тогда, инсценировав пограничный инцидент, 19 августа Германия объявила войну Франции. План Шлиффена был приведен в действие, война на Западном фронте началась немедленно. У Великобритании не было никаких интересов, связанных с Сербией, хотя она была заинтересована в сохранении Тройственного согласия. Можно даже предположить: если бы Великобритания дала понять Берлину, что вступит в войну, тот повел бы себя куда более осмотрительно. Но история не терпит сослагательного наклонения. Английский кабинет колебался, но только до 23 июля, когда Германия, нарушив нейтралитет Бельгии, вступила на ее территорию. Самая большая ирония заключалась в том, что Австро-Венгрия, обладавшая самой неповоротливой мобилизационной машиной, приступит к боевым действиям лишь через пару недель после того, как на всех фронтах будут идти ожесточенные бои.
