— Все нормально… — начал он было.

— Нет. Нет, не все, — возразила Мери. — Отнюдь не все нормально. На самом деле… все ненормально.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — казалось, опешил Роб.

— Я хочу сказать, — проговорила Мери Уитни, — что ты выбрал себе не ту женщину.

Она улыбнулась, но улыбка получилась далеко не приятной.

Роб чуть не разинул рот. Просто невероятно!

— С какой я женщиной сейчас? И с кем должен быть? — спросил он без обиняков.

— Почему, скажи на милость, все нужно произносить вслух? Ты сейчас с Родригес. А нужно бы быть со мной, — заявила Мери с шутливым раздражением.

Он рассмеялся ее невероятной самонадеянности. Кто такая эта женщина? Она что, с луны свалилась?

— Мери, я хочу сказать… мы тогда занимались этим, правда? Это все в прошлом. Это было безумием, глупостью, вот чем. Я серьезно это говорю. Ты мне нравишься, я уважаю тебя и восхищаюсь твоим талантом и всем, чего ты добилась, но только…

— Только тебе не нравится трахаться со мной, — сказала Мери. Ее голос звучал громко, слишком громко. А рот был маленьким, слишком маленьким.

Роб подскочил и всплеснул руками. Потом рассмеялся, и в его смехе послышалась безнадежность.

— Сядь, Роб, — приказала Мери Уитни. В ее голосе прозвучала невероятная сила. Горечь ее последнего замечания уже исчезла. В мозгу у Роба зазвучали сигналы тревоги. Впервые за все время он начал сомневаться в том, нормальна ли Мери Уитни.

— Мне нужно, чтобы ты меня выслушал, — сказала она, и спокойная, ледяная улыбка появилась у нее на лице. — Существует древнее изречение-клише о том, что все имеет свою цену. Я верю в это. Порой мне кажется, что это единственная вещь на земле, в которую я верю. Даже тебя, Роб… даже тебя можно купить.

Он закрыл глаза, отчаянно желая, чтобы вся эта сцена исчезла прочь. Все могло стать лишь еще хуже. Проблемы, которые возникнут в эти минуты, могут пронестись шоковыми волнами через всю его жизнь, через жизни Лайзы, Кристы, всех остальных.

— Да, Роб, закрой глаза, но слушай и дальше. Сейчас о самом важном. И думай. Я купила тебя в ту ночь, ведь так? Ты трахнул меня, чтобы спасти чужие жизни; у нас все позади, одни лишь сальные воспоминания, а дети остались в живых… Где-то далеко отсюда они смеются, плачут, живут, не умирают, потому что ты сдал мне в аренду своего толстяка, тогда, в задней части моей машины. Теперь это уже кое-что, не правда ли, Роб? Сколько жиголо смогли спасти детские жизни? Настоящее достижение. Ты должен гордиться собой.

— Осторожней, Мери, — сказал Роб. В нем поднимался гнев, вытесняя ошеломленность, гнев на то, что кто-то, да к тому же женщина, мог вести себя подобным образом.

— Я всегда осторожна, даже когда беззаботна, дражайший мой. Вот почему мне всегда удается идти своим путем.

Он заглянул ей в глаза, стараясь понять, что же происходит в ее душе. Перед ним сидела новая Мери Уитни. Он уже видел бесцеремонную, пресытившуюся Мери Уитни, готовую постоянно развенчивать помпезность окружающего. И видел подраненную Мери Уитни, неспособную на людях справиться со своими чувствами, взять их под контроль. Обе порой бывали неудобными, однако он всегда находил им оправдание, как эксцентричным особам, которые, в глубине души, хотя и были испорченными, но не собирались приносить никому вреда. А теперь он был далеко не уверен, что его анализ Мери, как и оценка, делавшаяся другими людьми, были корректными. Что-то жуткое всплывало из ее глубин. Даже что-то очень жуткое.

— Ты не можешь покупать людей, Мери. Я не могу понять, зачем вообще делать такие вещи.

Гнев полз по ее лицу, как будто всходило солнце. Красное небо поутру моряку не по нутру.

— Ты, ублюдок! — внезапно закричала она. — Разве ты не видишь, что я люблю тебя? Я, Мери Макгрегор Уитни, люблю тебя, ты, дешевая маленькая проститутка, а то, чего я хочу, я всегда получаю. Ты слышишь?

— Ты больна, Мери, — мягко сказал Роб. — Я действительно уверен в этом. По-моему, тебе нужно помочь. О чем ты говоришь? Ты сама понимаешь, о чем говоришь? Называешь меня проституткой и тут же заявляешь, что меня любишь… что все это значит, Мери? Это чушь. Ты говоришь чушь.

Мери отвела взгляд. Для таких вещей не существовало объяснений. Она не знала, почему хочет его. Это было извращением. Не просто странноватым и причудливым, а настоящей трагедией. Он был так молод, что почти мог быть ее сыном. Ничего из того, что он когда-либо думал, говорил или делал, не напоминало ее собственные мысли, слова и дела. И все-таки она не могла думать ни о чем, кроме него. Она думала о его теле, какое оно в утренние часы, и о том, как он пахнет ночью. Она вспоминала великолепие его наготы. Мечтала о красоте его души. В своих ночных кошмарах теряла его, а в радостных фантазиях он принадлежал ей.

Ее соперница, Лайза Родригес, блуждала в дебрях самых темных мыслей Мери Уитни, наполняя их кровью, местью и дьявольской музыкой. Все это называется одержимостью. Такие вещи порой случаются, превращая нормальных людей в безумцев, счастливых в грустных, а жизнь — вместо шутки — в трагедию проклятых и обреченных.

Она постаралась прогнать из своего голоса дрожь.

— Я должна владеть тобой, Роб. Твои желания не имеют значения, они ничтожны по сравнению с мощью моей воли.

Он разглядывал ее. Она нацелилась на него. Он смотрел на нее как на змею, завороженный танцем отчаяния, который она исполняла.

— Вот что я хочу сделать, — сказала она. — Я хочу учредить фонд под названием Фонд Роберта Санда, с начальным капиталом в сто миллионов долларов. Ты его возглавишь. И распоряжаться его средствами станешь на свое усмотрение. Сможешь оказывать благотворительную помощь любым нуждающимся, любому религиозному направлению, любому полезному делу, которое вызовет твой интерес. А за это ты женишься на мне и проживешь со мной один календарный год, и мы будем заниматься любовью в любой момент, когда я пожелаю, когда скажу. И ты ни разу не встретишься и не поговоришь по телефону с Лайзой Родригес. За каждый следующий год, который ты пробудешь со мной после этого первого, я стану добавлять по двадцать миллионов долларов к твоему фонду. Это будет жертвой, — добавила она, и ее глаза горели странным огнем. — Это будет жертвой, подобно тому как наш Господь принес себя в жертву, будучи распят на кресте. Ты будешь умирать эмоционально, чтобы другие могли жить, процветать и преуспевать. И, быть может, за эти годы ты сможешь полюбить меня, как люблю тебя я… и из горестей возникнет добро, которое засияет так ярко, что затмит солнце.

Она откинулась назад в кресле, ее руки крепко сцепились вместе, словно у монахини, что стоит перед рамкой с мощами святого. Она радостно улыбалась, потому что знала, какие волшебные слова произнесла только что. Они отдадут ей душу Роба на серебряном блюде. Она только что купила душу парня, которого любила, и не за танец Саломеи, а за мегабаксы миллиардерши.

Роб поднялся. На его лице отразилось сожаление, презрение и ужасная боль оттого, что в мире так много безобразного.

— Прежде чем уйду, а я ухожу сейчас, — сказал он, — мне хочется услышать, знала ли Криста, что ты намеревалась проделать все это!?

Голова Мери Уитни отпрянула назад, словно от удара. Это уже не по сценарию. Она ожидала по крайней мере, что он станет торговаться. Что они поговорят. Чего-нибудь в этом роде. А вместо этого вопрос о Кристе.

— Криста? Криста? Какое она имеет отношение к тому, что я тебе предложила? — прошипела она.

— Мне только и хотелось услышать, что Криста не имеет никакого отношения ко всему… этому… печальному бизнесу, — сказал Роб.

Рот Мери искривился.

— Ах, так дело в Кристе? Значит, за всем стоит Криста. А знаешь, я думала об этом. И нутром это знала. Криста! Ночь на пляже. Все не было таким уж невинным, правда, Роб? А с Лайзой все так, для отвода глаз. И бедняга Питер Стайн тоже. Да. Да. Где-то в душе я всегда знала это.

Она засмеялась ужасным, крякающим смехом.