Он тоже засмеялся. Его жизнь переменилась. Он рождался заново. Небо казалось новым. Запахи другими. Еда вкусней. Если верить Фрейду, то любовь это невроз, если невроз и счастье считать одинаковыми вещами. Напротив него за обеденным столом на краю бассейна сидела Криста Кенвуд. Именно благодаря ей все и произошло с ним. Она была одета в махровый халат, на лице никакого грима. Он никогда еще не видел ее такой красивой.

— Хочешь еще арбуза? — спросила она. Стол ломился от фруктов. Папайя, манго, грейпфруты, все это росло на деревьях не дальше пятидесяти футов от того места, где они сидели.

— Нет, я уже объелся. Полон.

— Я тоже. Я полна тобой.

— Объелась мной?

— Полна.

Ее голос звучал хрипло.

Он засмеялся.

— Криста, не нападай на меня. По крайней мере, нам нужно закончить завтрак.

— Если крысу, которая нажимает на звонок, награждать, стимулируя центр удовольствия в ее мозгу, то она будет звонить, пока не умрет с голоду. Ей некогда будет есть. Вот со мной та же история.

— Вот уж никогда не думал, что меня можно сравнить с крысой, — заметил Питер.

Она засмеялась, освобождая его от крючка сладострастия. Хоть это и казалось бессмысленным, но жизнь должна была продолжаться, несмотря на любовь.

— Ты сегодня собираешься писать?

Он закрыл глаза руками.

— Даже и не говори мне об этом. Я не взял с собой машинку. Я не в своей комнате. Господи, да тут все другое. Видимо, я больше никогда не смогу писать.

Это было мимолетное настроение, но ведь так приятно найти себе уважительную причину.

— Теперь, когда ты со мной, ты будешь писать еще лучше, чем когда-либо прежде. Я обещаю тебе.

— Я всегда придерживался той точки зрения, что одиночество и тревога лучшие повивальные бабки для слов. А если ты доволен, тогда зачем тебе марать бумагу?

— Ты слишком много думаешь.

— Так говорить глупо. Все думают одинаково много. Просто одни люди мыслят глубоко, а другие мыслят клише. — В его слова вкрался профессорский тон.

— Вот уж глупости. Клише вообще самое глубокое, что есть. Они ведь выдержали проверку временем. Именно благодаря своей глубине они не исчезают. Мысль не обязательно должна быть глубокой только оттого, что новая.

— Что ж, попробуй-ка писать клише и посмотрим, как ты это продашь.

— Ну, это все равно, что сказать «Попробуй писать правду и посмотрим, как ты это продашь».

Питер отложил салфетку. Его щеки вспыхнули.

— Знаешь, я заметил одну весьма странную вещь. Каждый считает себя писателем. Каждый раз, Когда я выбираюсь на люди, находится меднолобый и бесстыжий идиот, который заявляет мне, что может написать книгу, потому что видел и сделал множество удивительных вещей. Все же мне хочется думать, что писателю требуется что-то еще, кроме шатания по свету и накапливания приключений. Я понимаю, что ты написала книгу, но твоя книга подходит скорее под рубрику образовательной литературы, не настоящей.

— Я не верю, что ты сказал это, Питер. Я не могу поверить, что ты только что это сказал.

— А ты не учи меня, как надо писать, или что писать, или когда писать. Это приводит меня в бешенство.

— Ах, да неужели? Ну, я крайне сожалею, что привела тебя в бешенство. Я должна быть более осмотрительной и внимательной к своим словам в будущем, не так ли? Я вполне подхожу, чтобы трахаться, но не слишком подхожу, чтобы думать. В этом все дело? В таком случае мне нужно приниматься за дело, подгребать дерьмо и получать деньги. — Она встала и швырнула на стол салфетку. — А ты можешь взбивать пену, придумывая новые «глубины», хотя я не понимаю, зачем это тебе так нужно, ведь за это никто не платит. Тех сумм, которые ты получаешь за все свои умные мысли, не хватит для оплаты моих телефонных счетов.

— Не говори со мной в таком тоне, — закричал он и тоже вскочил. — Как смеешь ты говорить, что я недостаточно хорошо устраиваю свои дела. Как можешь ты что-то знать о моей личной жизни?

— Я знаю, что ты закатываешь глаза к потолку, когда кончаешь. Это твоя личная жизнь? Может, тебе следует проконсультироваться у невропатолога? В твоем возрасте осторожность не помешает.

Его рот что-то произносил, но ни единого звука из него не вырвалось. Она снова лишила его всех слов. Его глаза застилал красный туман. Он никогда еще не был так зол. Шквал ярости обрушился на них среди ясного утра. Вот сука!

— Ты что, действительно считаешь, что понимаешь что-то в бизнесе? — прошипел он, отодвигая в сторону замечание о том, что делают его глаза в постели. Возможно, ты и наскребешь себе на жизнь, имея дело с кучей глупых моделей, и возможно, что ты надула какого-то идиота, чтобы он заплатил целое состояние за твою фривольную книжонку о красоте, но я вовсе не верю, что ты можешь отломить себе приличный кусок в издательском мире, если попытаешься продать что-либо серьезное. Они сразу поймут, с первого взгляда, что перед ними дура.

— Ох, ты, идиот! — Криста прищелкнула пальцами. — Да я могу утроить те суммы, что ты получаешь, при помощи пары телефонных звонков. Удвоить доходы от тиража, да еще от рекламы. Ты задница в бизнесе, Питер Стайн. Возможно, и величественно то, что думаете вы, художники, живущие в башне из слоновой кости. А что вы получаете за ваш тяжкий труд? То-то и оно. Боже мой, да все издатели рыдают от смеха, направляясь в свой банк.

— Ты… ты… ты так…

— И это говорит литератор. Не трать слов, Питер. Побереги их и запиши где-нибудь, а потом продашь за гроши, как и все остальное.

— Я не намерен оставаться здесь и выслушивать подобные вещи, выговорил он, наконец.

— Я тоже.

Поединок бушевал не на шутку. Кто же уйдет первым из-за стола? Криста победила. Она ушла от него. Чтобы избежать столкновения с ней, ему пришлось оказаться в роли покинутого. Так он и стоял, трясясь от ярости, когда ее надменная спина скрылась за французскими дверями в доме.

Но лишь только она исчезла, ярость стала увядать. Что-то другое просилось в вакуум, остающийся после гнева. Маленькая штучка под названием «любовь» прокрадывалась назад в его сердце. И это он знал. Не знал он только того, что так же быстро она прокрадывалась и в сердце Кристы.

Криста откинулась на диване и смотрела сквозь узорчатое окно на Сентрал-Парк. Она и забыла, как соскучилась на самом деле по Нью-Йорку. Даже в своем закате он великолепен. Но в один прекрасный день все вернется на свои места, как это бывало всегда. Беглецы вернутся, снова появится деловой азарт, и этот город снова станет центром вселенной.

— Не нахожу слов, как я доволен, что слышу тебя снова, Криста. Я не встречал тебя со времен книжной ярмарки в Майами. Уж думал, что ты окончательно исчезла с моего горизонта.

Льюис Геллер казался довольным, действительно довольным. Он присел на край стола, который вполне мог служить посадочной площадкой для вертолета, и гадал, как бы ему соединить эту неожиданную встречу с ланчем в «Четырех Сезонах». В глазах китов издательского дела это будет нечто. То, что Льюис Геллер явился к ланчу вместе с Кристой Кенвуд, будет у всех на языке… В этой отрасли она стала чем-то вроде легенды, когда ее книга была продана почти за миллион. Все подумают, что они обсуждают продолжение. И вот, когда он заполучит ее таким образом и представит всем, как свою «старинную и любимую приятельницу», рейтинг Льюиса Геллера моментально поднимется выше облаков. Он поправил свой безупречно повязанный галстук и стал дожидаться, когда Криста скажет свое слово.

— Льюис, мы ведь друзья. Я никогда не исчезала из твоей жизни. Просто я была очень занята со своим новым агентством. Ты ведь знаешь, каково это. Работа, работа, работа.

Льюис прекрасно знал, что такое работа, пока не стал фигурой в издательстве «Твентит Сенчри Букс». Теперь же работали другие, а он только щелкал бичом и продумывал «стратегию», то есть всякую заумную чушь, которая в основном заключалась в изобретении внятных объяснений для хаоса в бизнесе.