— Мери Уитни, как я догадываюсь, — протянула Лайза.

Мери проигнорировала ее.

Она повернулась к Робу. Ей хотелось как-то обидеть его, но он выглядел так, словно его уже обидели… смущенный, вконец ошеломленный, невероятно милый.

Не успев начать обличительную речь, она смягчила свой приговор.

— Бог всегда благосклонен к людям, любящим друг друга. Я полагаю, ты понял это слишком буквально, — сказала она.

Лайза Родригес спрятала грудь в платье. Она выбралась из-под Роба, все время улыбаясь, и слезла с массажного стола. Она опустила юбку и разгладила ее на бедрах, а потом направилась к Мери. Она наклонилась и подняла с пола трусики. Потом встала в паре футов от Мери и протянула ей руку.

— Я очень рада познакомиться с вами, — сказала она, — и я уже действительно с нетерпением жду, когда качнется наша совместная работа над парфюмерной кампанией.

Мери Уитни, сама превосходный бретер, не могла не оценить этого, не могла не восхититься ею. До этого она никогда не видела Родригес так близко, и та была действительно произведением искусства. Любовные упражнения увеличили ее красоту. Она определенно излучала свет, сияя обаянием и гипнотической сексуальностью.

Разумеется, ее следовало бы прогнать. Отсутствие уважения до такой степени нельзя терпеть… или можно? На какую-то секунду у Мери появилось видение. Сверкающая, мерцающая, чувственная Родригес, глядящая с рекламных щитов и страниц сладко пахнущих журналов. Она увидела, как парфюмерия Уитни, ее аромат летят от дисплеев дорогих универмагов и аптек высшего класса, и она услышала блаженство музыки пан-американских кассовых аппаратов. Существовала только одна гарантия, что кампания превзойдет самые смелые ожидания, и эта гарантия стояла перед ней.

Мери сделала глоток. Так можно простить эту несчастную историю или нет? Могла ли она вонзить зубы в уже надкушенный кусок пирога, простить такое унижение? На решение потребовались секунды. Мери Уитни знала, что существует только один способ преуспевать. Ты должна сконцентрировать всю свою энергию. Все амбиции должны быть устремлены в одном-едииственном направлении. У тебя могут быть и другие интересы. Но они не должны иметь значение. Она тяжело вздохнула.

— Как я рада видеть тебя, — ответила она наконец. — А теперь, если вы не возражаете, мы сейчас все собираемся садиться за стол, поэтому нужно торопиться. Могу поклясться, что вы вдвоем наработали отличный аппетит.

Она улыбнулась ледяной улыбкой, возвращаясь к своей привычной манере. Впрочем, у нее еще может появиться возможность как следует сквитаться с ними попозже. Ведь в конце концов они оба сидят за ее столом.

— Привет, вот мы и встретились снова.

Он пришел к столу рано, в надежде, что и она придет тоже пораньше, ему не хотелось, чтобы их вторую встречу разбавляли посторонние.

— Питер Стайн! Ну, привет! Какое чудесное совпадение. Из всех людей на свете уж тебя я меньше всех ожидала встретить в Палм-Бич.

Они стояли, лицом к лицу, по разные стороны стола.

Он глядел на нее, медленно пил ее. Времени на это не будет, когда начнется беседа. Он почему-то знал, что это потребует всей его концентрации. Она была еще красивей, чем вспоминалось ему. Он старался догадаться, почему. Дело было не только в превосходном расположении ее черт. Причиной была ее энергия. Казалось, что ее окружают кипящие, бурлящие пузырьки. Он хотел подумать «лучистая», однако это было вовсе не так. Она была трогательной. Она была «девушкой из соседней двери», если тебе действительно повезет. Ты просто не сможешь не заметить ее. Иногда такие встречались. Может, дело в какой-то невидимой ауре? Феромонах? Или это искусная смесь сигналов тела, одежды и жестов, которая свидетельствовала о повышенной уверенности в себе, целеустремленности и душевном здоровье, что и притягивало его в ней. Она стояла, положив руки на спинку золоченого стула, и улыбалась ему. Она была довольна, что видит его. Это было очевидно. И она была широко распахнута для всего, что может случиться. Все в ней говорило об этом — улыбка, вырез ее черного миниплатья для коктейлей, камелия, небрежно приколотая к лифу.

— Палм-Бич одно из моих самых любимых мест.

Его робкая полуулыбка сказала, что он говорил наполовину саркастически.

Она впитывала его в себя. Боже, он был привлекателен. Тут не только скалистая красота. Дело было в его поведении. Он держал себя на грани робости; казалось, это выбрано им намеренно, чтобы создать чувство беспокойства. Это выбивало вас из равновесия, но в то же самое время это и удерживало вас на цыпочках. Его острые, глубоко посаженные глаза подчеркивали неустроенность души, в то время как кудрявые волосы, спутанные и едва ли когда-нибудь расчесывавшиеся, добавляли впечатление опасной анархии. Какая доля из ее чувств была подсознательно набрана из его репутации, из воспоминаний об его выступлении на книжной ярмарке в Майами, из «Пулитцера», который сидел на его плече, словно невидимый попугай? Сказать было трудно, однако ей хотелось знать. Вскоре она это выяснит. Боже, его глаза были удивительными. Погоди-ка! Они напомнили ей кого-то. Но кого?

Он наклонился и взял со стула карточку с именем, зажав между большим и указательным пальцами, словно ее можно было испачкать.

— Ты притянула меня к себе, — сказал он. — И еще кого-то по имени Стенфорд Вандербилт.

Его голос был ровным, но в нем послышался намек на насмешку, когда он произнес имя Вандербилта. Он ухитрился сделать вид, что смеется над миром, над людьми, пришедшими на прием, и над тем, кто ухитрился иметь такое имя, как Стенфорд Вандербилт.

— Я училась в школе вместе со Стенфордом, — улыбнулась Криста. — Он очень величественный. — Она засмеялась, чтобы показать, что не слишком-то впечатлила величественность Вандербилта, что ее больше интересовали успехи в литературе, которые представлял Питер. «Не беспокойся, я буду разговаривать с тобой», таков был ее подтекст.

— Да, звучит величественно, правда? — сказал Питер.

Что это? Признак неуверенности в себе? — подумала Криста. Вандербилты не ладят со Стайнами. Как и, в целом, люди, которые ходили в школу вместе с Вандербилтами, хотя они и могли быть готовы посмеяться над «величественностью» Вандербилта. На земле существовали группы людей, которых совершенно не впечатляла мощная интеллектуальная репутация. К таким группам относилась и ВАСП — «белые англо-саксонские протестанты». Криста обошла вокруг стола. Она тоже подняла карточку.

— Боже, ты сидишь рядом с Лайзой Родригес.

— Той самой Лайзой Родригес?

— О да, мягкий вариант. — Она засмеялась, поддразнивая его. Он не будет чувствовать себя уютно рядом с любимицей масс. Ее замечание очень тонко высветило это.

Он тут же подхватил ее тон. Его глаза сверкнули один раз, затем снова перескочили в состояние чуть менее беззаботного спокойствия. Боже, он был чувствителен. Она вовсе не хотела уколоть его.

Это была всего лишь ее манера говорить разные благоглупости, легкая болтовня высшего класса во время приемов. Однако это подчеркивало, что она все знала заранее. Беседа с Питером Стайном окажется сложным делом. Уже сейчас это показалось Кристе в некотором роде опасным удовольствием.

— Окруженный моделями, — сказал он. Был ли здесь малейший намек на неодобрение, скрывавшееся в его последних словах?

— Большая разница с интеллектуалами?

— На самом деле большинство моих друзей рыбаки, — сказал он. Потом поглядел на нее, все еще улыбаясь, но только чуть-чуть. «Рыбаки», казалось служили козырной картой против Вандербилта и моделей.

— Рыбаки? Это звучит крайне любопытно, — сказала Криста, поддерживая тему.

Оба сознавали, что их беседа текла сама собой. Никто не управлял ею. Оба, казалось, были рады пустить ее на самотек, и все же чувствовалось беспокойство с обеих сторон. Они очень хотели понравиться друг другу, добавить глубины во взаимную притягательность. Получится ли это?