— О нет, Джонни. Не на глазах у всех.

— На столе, — приказал он.

Слезы снова навернулись ей на глаза.

— Я не могу. — Ее голос повис на краю унижения.

— Ты сделаешь это и получишь Смайли.

Она сглотнула с трудом.

— Долго?

— Пока я не скажу.

По ее лицу разлилось отчаяние. Она встала. Стала ждать у края стола. Она не знала, как это делается, но ведь она была модель. Как-нибудь справится. Она взглянула на Джонни в надежде, что он отменит экзекуцию, но в его глазах увидела злобу, смешанную с похотью. Он потянулся вниз к своей промежности, и ее сердце сжалось от панического страха. Ее унижение возбуждало его. Во рту у нее пересохло. Глаза округлились. Боже, прошу тебя, пусть это продлится недолго. Пусть это пройдет, как любой безумный момент безумного вечера в городе, прозванном изощренным грехом. Она закрыла глаза и стала молиться, прося решимости. Потом открыла их и вскарабкалась на стол. Она почувствовала, как множество глаз устремились на нее. Все ожидали, что она станцует. Поздно ночью, после обильной выпивки, роскошные курочки иногда так делали. Но танцевать она не стала. Она встала как статуя посреди стола. И затем, когда Джонни строго посмотрел на нее, она принудила себя подчиниться ему. Она расстегнула пряжку пояса. Потом стала возиться с застежкой на ширинке.

— Вот это да, — раздался громкий голос за соседним столиком. — Девочка хочет показать нам стрип.

Она пошевелила задом, который якобы был слишком большим, и опустила вниз джинсы, чтобы обнажить его. Трусики были из чистого, белого шелка, они выделялись на загорелом теле, крошечные, едва ли больше, чем смятая полоска материи, спрятанная в щель между ее дерзкими, крепкими ягодицами. Джонни видны были выступившие от ужаса гусиные пупырышки на ее нежной коже. Он видел крошечные волоски пуха у основания позвоночника, вставшие дыбом от страха. Она гордо держалась перед множеством глаз, насиловавших ее. Голова гордо откинулась назад, глаза закрыты от стыда, когда она переносила публичное унижение. Некоторые зрители что-то выкрикивали. Кто-то хлопал. Ни один не высказал ничего критического по поводу великолепного зада, который скоро будет продавать джинсы мистера Смайли.

Затем она нашла откуда-то силы. Она открыла глаза и жестко уставилась на Джонни. Она снова обрела над собой контроль и решила доказать, что способна сделать на шаг дальше, чем он требовал. Она протянула руки вниз и засунула пальцы за эластичный материал трусиков. Затем, внезапно, стянула их вниз и показала ему всю свою наготу. Ее зад светился в полумраке. Одна нога выставлена вперед, другая отведена назад. Линии ее бедер плыли в плавной гармонии вверх, до длинной, грациозной спины, и вниз, к мускулистым, точеным ляжкам. Это не были персики или же задрапированные линии приторных фруктов, не было это и детородным задом земной матери. Это было округлое, выпирающее, припухлое совершенство атлетической мускулатуры. Это был шарообразный, деловой зад, отточенный до твердости камня в гимнастическом зале, и запрограммированный на превосходство безупречными генами.

За всю свою жалкую жизнь Джонни Россетти не мог припомнить, чтобы он видел что-либо настолько прекрасное. У него перехватило голос от страсти, и он сказал шепотом: «Спускайся сюда». Все тело его дрожало от похоти, когда девушка, которую он унизил, вздернула кверху трусики и джинсы и сделала так, как ей было сказано.

Сисси поняла, что она каким-то образом выиграла. Ее лицо вспыхнуло, когда она усаживалась на свое место, но и его тоже пылало. Он наклонился вперед на своем стуле. В его штанах обозначилась дубинка. Дыхание со свистом вырвалось из вздутых губ неровными взрывами. Все переменилось так быстро, и ад унижения смягчился до какой-то степени пресыщенным безразличием большинства завсегдатаев. А она вновь обрела спокойствие. Теперь она получит заказ. Дрожь победы высвободила у нее внутри фонтан чувств.

Метрдотель возник возле стола.

— Все в порядке, мистер Россетти? — спросил он елейно, как бы невзначай бросая жадные взгляды на Сисси.

Джонни отмахнулся от него. Представление закончилось. Он уже предвкушал его повторение на «бис» в интимной обстановке.

— Тебе понравился мой зад, Джонни? — промурлыкала она. — Как он, слишком велик или нет?

— Он прекрасен, — прошептал он, и его голос задрожал как натянутая струна.

— Тебе захотелось поиграть с ним, не так ли? — осведомилась она.

Он только кивнул. Он не мог больше произнести ни слова.

— Ты хочешь поиграть с ним в джоне? — спросила она.

Она медленно поднялась. Он вытер пот со лба. Он глядел, как она идет через зал. Когда она скрылась, поднялся и он, игнорируя удивление окружающих от видимых признаков его возбуждения. Он последовал за ней. Все переменилось. Они поменялись ролями. Прежде он был хозяином, она наложницей. Теперь его похоть заковала его в цепи. Он был тем, кто жаждал. Она была той, которая могла манипулировать его нуждой.

На одной из дверей виднелась буква «М». На другой «Ж». Где была она? Его нутро знало. Он украдкой огляделся по сторонам. Затем проскользнул в женский туалет. Там было пусто, однако он знал, куда идти. Он попробовал открыть дверь первой кабинки. Она была не заперта. Дыхание застряло в его глотке. Он открыл дверцу. Пусто. Вторая дверь была на запоре. Он спокойно постучал. Облизнул губы. Защелка дверцы отодвинулась. Он нажал на дверь. Дверь распахнулась. Что приготовила она ему? Что произойдет сейчас? Неизвестность глодала ему желудок, холодком бродила в животе.

Она стояла, как и за несколько минут до этого. Спиной к нему. Ее голый зад был оттопырен. Она была обращена лицом к стене и не обернулась, только сказала:

— Встань на колени и поцелуй его.

И ничто в нем не пожелало ослушаться ее.

Он встал на колени. Ее ноги были широко расставлены вокруг унитаза, джинсы и трусики приспущены до колен. Обе руки прижаты к задней стенке, поддерживая ее, когда она оттопырила зад к нему навстречу. Он не мог видеть ее лица. Она не могла видеть его.

Он протянул руки к ней.

— Только языком. — Голос звучал резко, повелительно.

Он наклонился вперед, к ней, прижавшись щекой к ее шелковистой коже. Он ощущал ее тепло. Оно струилось на его лицо, терпкое и сладкое, и чувственное. Она агрессивно извивалась, надвигаясь на него, пока он не погрузился в напитанную сладостью щель. Он подался вперед, возбужденный принуждением, упиваясь чуждой ему ролью покорного слуги. Он едва мог дышать в узком пространстве. Все его существо напряглось, когда он готовился усладить женщину, которая прежде существовала лишь для его удовольствия.

— Делай, — приказала она. Он повиновался. Он жадно лакал ее, поначалу робко, а затем жестко, изголодавшись. Он потерялся в ее запретном месте, любил его, и любил сильнее, чем того требовала необычная подчиненность его положения. Она надвинулась на его лицо. Измазала своей влагой. Она закрыла его глаза, нос, рот той частью своего тела, которую он осмелился критиковать. Его голова запрокинулась, и теперь она тоже мало-помалу отодвигалась назад в крошечной кабинке, гоня его впереди себя, когда он на коленях отступал. Сначала его спина прижалась к двери, затем голова. И потом отступать уже стало некуда. Он оказался в ловушке. Жесткая дверь уперлась в его затылок. Ее твердый зад наделся ему на лицо. Он опустился ниже, стараясь поймать глоток воздуха в этих восхитительных, влажных джунглях. И когда уже казалось, что он вот-вот захлебнется, она позволила ему частичное бегство. Она чуть приподнялась, позволив ему пошевелиться под ней и дав возможность его жадному языку отыскать другое ее отверстие. И потом она пролилась на него, намочив его обращенное кверху лицо обилием ее желания. Он страстно желал насладиться ею. Настал его черед умолять. Ему непременно хотелось обладать ею.

— Прошу тебя, — бормотал он из ее парного чрева.

Она четко проговорила:

— Я хочу Смайли, обложку журнала, а еще рекламу на бутылках с водой. О'кей? Ты меня слышишь?