Получалась на выходе простейшая конструкция, напоминающая чем-то горизонтальную прялку. Ножной привод с двумя педалями. Ручная подача. И фиксированный зазор.

Пруток попадал в один прокатный стан. Немного прокатывался. Его осматривали для поиска трещин и прочих серьезных дефектов. Несли в печь для отжига. Потом подавали на другой прокатный стан. На котором зазор уже был меньше. И так далее.

Всего десять прокатных станов и десять небольших печей в которых шел отжиг заготовок. Так требовалось для того, чтобы минимизировать брак и уменьшить пустую переплавку.

На выходе получались тонкая серебряная полоса фиксированной ширины и толщины. Ее передавали в следующий цех, где имелся один рычажный пресс. Ручной. На который мастер подавал ленту, а подмастерье высекал кружки, давя на ручку. Их передавали в следующий цех, где их загружали в бочку с мелким песком и какое-то время ее вращали, зафиксировав в держателе. Что позволяло немного отшлифовать материал и убрать заусенцы.

Потом эти заготовки чеканили. Опять-таки с помощью рычажного пресса. Ну и финальная обработка производилась в последнем цеху. Там на простенькой и очень примитивной гуртильной машинке производили насечку и калибровку гурта. Для защиты от обрезания. Ну и чтобы поля у гурта были ровными.

Таким образом вся линия насчитывала два рычажных пресса, одну гуртильную машинку, одну плавильную и дюжину вспомогательных печей умещалась в относительно небольшом каменном здании. А всего сотрудников насчитывалось едва три десятка.

По местным меркам – крупная мастерская.

Но работала она на порядок лучше и продуктивнее, чем монетный двор Иоанна Васильевича, с куда многочисленным персоналом. Да и выпускала монету эта мастерская куда более интересную да добротную. Андрей назвал ее денар[12], обозначив номиналом в десять старых новгородских копеек.

Царь, кстати, монеты свои из совсем уж чистого серебра не чеканил, поэтому установка 750-ой пробы не привела к каким-то кризисам оценки. И монеты, что чеканились у него в мастерской вполне годились к прямому пересчету на копейки, сабляницы и полушки.

В сутки, если надо, удавалось производить до шести тысяч таких монет. Что в эквиваленте составляло шестьсот рублей. Это было много. Очень много. Казалось. Однако мастерская почти постоянно работала в полной загрузке. Ибо купцы сами привозили к Андрею свои разнородные монеты и лом для переделки.

Не только московские купцы. До начала военной кампании 1560 года, активно обращались и литовские, и иные. Все-таки обрезкой монеты и ее порчей много где промышляли. И нужда в стабильной валюте для оптового оборота имелась острая. С лета 1560 года запрос на переделку лома и неликвида уменьшился. Но все равно – сохранялся.

Кстати, именно купцы вынудили запустить Андрея еще одну мастерскую, для выпуска более крупной торговой монеты – кроны – аналога германского талера. Номинал составлял пять денар либо пятьдесят копеек. И для Руси крона выступала инструмент для облегчения сделок в крупном опте.

Их выпускали заметно меньше.

Но спрос все равно имелся. И хотя бы по пятьсот-шестьсот монет ежедневно мастерская делала.

В перспективе требовалось выпускать также копейки да прочую мелюзгу, но тут уже Андрей не успел довести технологию до ума. Плюс особняком стоял вопрос изготовления розничных монет. Медных. Без которых также очень сильно страдал рынок. Но их он не касался совершенно. Руки просто не дошли. Никак. Ни на деле, ни в мыслях.

Золото у Андрея также имелось. Но выпуск золотых монет он пока не считал нужным производить. Накапливая золотой запас для других задач. Да и кроны за глаза хватало для удобства крупных сделок. Во всяком случае – пока.

Ну да не суть.

Главное – монетное дело Шатского графства мало-мало развивалось и выплескивалось далеко за его пределы. Особенно ценились эти денары да кроны ключевых торговых городах державы. В Новгороде, Холмогорах, Хаджи-Тархане и Азове. Новгород из-за войны, конечно, просел. Но купцы новгородские очень активно вели дела в других локациях. Особенно на севере. И там крупная торговая монета стабильного качества очень помогала решать финансовые вопросы…

Марфа, вернувшись в Прохоров, первым делом со всем радением осмотрела эти мастерские. Брак или недовес мог стать страшным ударом по репутации. Поэтому время от времени она выборочно проверяла монеты. Помимо многочисленного перекрестного контроля внутри. Да и вообще – не давала расслабиться.

Потом ее ждала цитадель.

Ее уже перестроили.

По уже привычному образцу – в виде своеобразного башенного замка в японском стиле. С небольшим внутренним закрытым двором.

– Госпожа, – поклонился комендант.

– Детей разместил?

– Конечно.

– Бухгалтерию мне.

– Слушаюсь, – кивнул он и исчез, бросившись выполнять поручение.

– Сильвио тут?

– Да, моя госпожа, – вынырнул он из-за угла…

1560 год, 3 июля, окрестности Прохорова

Марфа сидела на лавке, что располагалась ближе всего к носовой оконечности тульского ушкуя. И всматривалась вдаль. Само собой, ее речной кораблик шел не первым. Опережая его на десяток корпусов впереди шел передовой дозор. Да сзади третье плавсредство не отставало. Посему она чувствовала себя в целом довольно спокойно. Ее люди знали свое дело. Крепко знали. И были готовы в любой момент правильно отреагировать.

Несмотря на уверенность в своих людях, молодая Императрица перестраховывалась. Посему, проинформировав же союзных татар, получила дополнительное прикрытие от всякого рода неожиданностей. Те к самой реке не приближались, а шли на удалении суточного перехода от нее, наблюдая за обстановкой. Заодно патрулируя эти земли.

Река Шат брала свое начало из Иван-озера. А от последнего до верховья Дона было буквально несколько километров суши. Вот в те края Марфа и заглядывала с инспекцией.

Дело важное.

Между озером и Доном уже прокопали небольшой канал, по которому речные кораблики могли проходить в Дон и обратно. Через что шло снабжение Азова и разворачиваемой оборонительной инфраструктуры по реке. Ну и торг, куда уж без этого? Несмотря на войну за прошлый год на юг, к Азову, прошло двадцать семь стругов. И это – только начало.

Но имелась и беда.

Верховье реки Шат, равно как и верховье Дона полноводьем не отличалось.

Узко. Мелко. И неудобно.

Даже тульскому ушкую, который суть – вариант вельбота, на веслах и то идти местами неудобно. Тесно.

Посему Андрей здесь уже который год вел на этом важнейшем участке работы. Планомерно наращивая количество привлеченных людей пропорционально кормовым возможностям.

Нанять ведь одно. Прокормить важно. И сохранить от набегов и иных неприятностей. Лесостепь – опасные места.

Так вот – к лету 1560 года на этом проекте трудилось две тысячи триста семьдесят два человека. На разных участках. Нормального командного состава пока еще не имелось. Поэтому концентрация рабочих ресурсов выше определенного, весьма небольшого, порога только все портило. Вот Андрей их на артели и разбил, нарезав каждому свою задачу.

Кто-то приводил в порядок русла рек на требуемых участках. Расчищал завалы и расширял довольно бесхитростным способом. Само собой, палкой-щупом промеряя глубины, чтобы и ширину меньше минимальной не иметь, и глубину.

Кто-то сооружал технические пруды, пользуясь местными особенностями местностями. Возводя этакие гидроаккумуляторы, в которые по весне должна была собираться талая вода. Рельефом пользовались пока что, дабы ускорить процесс. Если запасов не станет хватать для обеспечения судоходства летом, то придется действовать в лоб и копать карьеры в качестве дополнительных аккумуляторов. Но Андрей надеялся, что до этого не дойдет. Больно дорого и много лопатами махать.

Кто-то делал шлюзы.

Простые настолько, насколько это было вообще можно. Каменная рамка. Кованные массивные петли. И мощные ворота, из несколько слоев досок, насквозь пропитанных дегтем. Само собой, с простым и бесхитростным запорным механизмом. Все крупно, крепко, грубо и надежно. Понятное дело особой герметичностью они не отличались. Но в целом выполняли свои задачи.