— Всем привет! Кто лидирует? — мой игривый тон всё же выдаёт нервное напряжение. Ну, что ж, так оно и есть.

Однако ответные приветствия звучат ещё более натянуто, а три пары глаз настороженно следят за моим приближением. Я что-то пропустила?

— Папуль, какие новости? Пётр уже в работе? — я наклоняюсь, чтобы поцеловать папу, а мой взгляд падает на экран телефона. — Что… Что это?!

Изуродованного Франкенштейна на фото невозможно не узнать. «Неравнодушные соседи нашли способ отомстить насильнику. Злодей задержан по свежим следам!»

— Что это, папа? — я перехожу на визг. — Как ты пропустил?

— Тихо, — он пытается поймать меня за руки, но я вырываюсь и бью его по плечам. — Лали, успокойся, мои ребята уже работают. Почти всё очистили и под каждым постом есть опровержение. К обеду ничего не будет. Тролля вычислили и выставили ему счёт.

— Счёт? Да ты представляешь, сколько человек это увидели и ещё увидят? Что теперь будет с Ромкой? Он же не отмоется! А машину… Да её за сегодня каждый житель этого отстойника сфотографирует.

Почему же я раньше не подумала об этом? Идиотка!

— Машину мои парни ещё вчера эвакуировали, иначе добрые люди от неё к утру болта не оставили бы.

На благодарность меня не хватает…

— Поехали скорее к Ромке! Я — его алиби! Ну что ты стоишь, как истукан? Папа! — ударяю кулаком ему в грудь.

— Возьми себя в руки, — тихо и очень грозно рычит папа и тут же прижимает меня к себе. — Просто послушай меня, детка. Петра я уже пнул, он забрал потерпевшую вместе с её мамашей и везёт в отделение. Тебе никуда ехать не надо, Лали. Я тоже его алиби, потому что видел, где Роман провёл прошлую ночь. Я был там.

Почему-то этот факт меня нисколько не тревожит. Скажи сейчас папа, что держал свечку под кроватью, — моя стыдливость не очнётся.

— Я поеду, — зажатая в крепких руках, я откидываю голову, чтобы взглянуть папе в глаза. — Два свидетеля — больше, чем один. И если они не захотят отпустить Ромку, то пусть меня рядом сажают. Я признаюсь в соучастии, скажу, что придерживала эту лопоухую страшилу за уши.

Папа невесело усмехается и наверняка хочет сказать, какая я глупая, но говорит совсем другое. Говорит очень жёстко и непререкаемо:

— Лали, я обещаю, что вытащу Романа сегодня, чего бы мне это не стоило. Но с условием — ты туда не сунешься. Моя дочь не будет замешана в этом… В этом скандале.

— Пап, да мне плевать! И я уже в нём замешана, — приложив усилия, я всё же выпутываюсь из его объятий.

— Я всё сказал, Лали, — опасно прогремел папа. — Как только Роман будет свободен, ты узнаешь сразу.

Теперь можно орать до хрипоты, хоть по полу кататься в истерике, но даже не пытаться обойти этот запрет. Мне обидно, горько… Но у меня есть папино слово, а это — намного больше, чем надежда.

Я не представляю, что буду делать, как выдержу ожидание. И сколько ждать? Сегодня — это слишком размыто. Сейчас бы на работу, но я ещё ночью позвонила Пашке и попросила выйти вместо меня. Думаю, сейчас мой напарник уже в пути.

Растеряв весь боевой пыл, отступаю назад и обнимаю себя за плечи. Котя, к моему удивлению, молчит и смотрит на меня глазами преданной собаки. Она тоже не посмеет возражать папе, но её молчаливая поддержка мне приятна. Спасибо, подруга.

— Тебе надо поесть, Лали, — говорит папа. Теперь его тон очень мягкий, успокаивающий, но никак не способствующий пробуждению аппетита.

— Не хочу, — в подтверждение своих слов я отрицательно качаю головой и направляюсь к выходу.

— Лали, но ты вчера даже не ужинала. Это что, голодный ультиматум?

До чего же он непонятливый — как я смогу проглотить хотя бы кусок, если даже дышу через раз. Знаю, что папа не будет настаивать, зато быстрее будет работать над Ромкиным освобождением. Всё, я почти покинула столовую, оставив за собой право быть голодной и злой… Но Львовна неожиданно словила потребность высказаться:

— Ева, папа совершенно прав. Своей голодовкой ты никому ничего не докажешь, а только себе навредишь. И я тоже считаю, что дочь Тимура Баева должна дорожить своей репутацией и оберегать её от подобной грязи.

Я внимательно слушаю её выступление, ощущая внутри себя стремительно формирующуюся ярость, а ободрённая моим вниманием Львовна с энтузиазмом продолжила:

— И очень жаль, что об этом заранее не позаботился твой мальчик, хотя для него, возможно, лишнее пятно не так критично, но ты…

— Ангелина, — рявкнул папа, заставив её вздрогнуть и заткнуться.

— Ты кто такая? — я сделала несколько шагов в её сторону и указала на высокий стакан с нетронутым зелёным смузи. — Уткнись в эту крокодилью… в своё пойло и не смей совать нос в чужую семью. Ты здесь в качестве очередной постельной грелки и рот будешь открывать только в спальне! А если ты…

— Лали! — очередной папин рык прогремел над самым ухом и в следующий миг большая ладонь закрыла мне рот. А сама я дрыгала ногами над полом, зажатая под мышкой злого Тимура Баева.

Дежавю. Вот уж не думала, что такое когда-то может повториться. А ведь, направляясь в столовую, я собиралась быть паинькой, была не против даже подружиться с Ангелиной… Не срослось. Но я не готова забрать свои слова обратно. Если только покрепче придумаю…

Скрывшись за деревьями, я наблюдаю, как спустя полчаса Львовна с траурной мордой грузит свои выдающиеся выпуклости в папину машину. Жаль, что она без чемоданов, и вряд ли папа выбросит её по пути. Возможно, Ангелина ему дорога… Возможно ли? Папа выглядит хмурым. Впрочем, он всегда такой… Но лишь в эту минуту мне в голову приходит мысль, что я снова грубо потопталась по его чувствам.

Прости меня, папка! Ты лучший! Я скажу тебе об этом тысячу раз.

Если попросишь, я даже извинюсь перед Львовной…

Ты только верни мне Ромку!

Ночь — самое удивительное время суток. Время, когда в голову приходят невероятные, а иногда и совершенно безумные идеи. Время, когда усиливается работоспособность всего организма… В частности, моего организма. Я люблю ночь с её таинственной мрачной эластичностью, сонмищем ярких небесных светил и возможностью трактовать это явление по-разному, в зависимости от настроения. Прошлая ночь стала, наверное, одной из лучших, несмотря на то, что провёл я её не в ремонтном боксе. Думаю, что даже если очень захочу — не сумею забыть. Ну, если, конечно, живым отсюда выйду. Та ночь заставляла хотеть большего, вытягивала скрытое — горько-сладкое и… настоящее. Та ночь светила нам звёздами…

Эта ночь пугает скоплением гигантских светящихся газовых шаров, внутри которых бурлит термоядерная реакция. Ещё вчера они казались звёздами… Вчера я казался счастливым…

Но, как обычно, я не желаю быстрее прогнать эту ночь. Я не знаю, что принесёт мне завтрашний день… И я боюсь наступления утра.

Пётр Мендель — имя очень громкое, отмеченное знаком качества. Однако обладатель сего прославленного имени, скандально известный адвокат, по какому-то недоразумению сидит сейчас напротив меня, демонстрируя насмешливый прищур проницательных глаз и хищную улыбку.

С удивлением выяснив, что Мендель — мой защитник, я уже понимаю, что надолго здесь не задержусь. Не без облегчения понимаю. Первые несколько часов моей неволи дались мне нелегко. Били грамотно, методично и жёстко. И хотя мне так и не удалось абстрагироваться от боли, я справедливо полагал, что быть забитым насмерть — никак не хуже, чем отбывать огромный срок за преступления, которые не совершал. А взять на себя мне следовало немало чужих грехов. Жить очень хотелось. И даже осознание того, что в этом мире я никому не нужен, не отбило жажду жизни. Не знаю, на сколько часов или дней меня хватило бы, но хочется думать, что не сломали бы, заставив подписать бредовые признания.

Проверить, к счастью, так и не пришлось — появился крутой адвокат и, подмигнув мне весело, попросил потерпеть немного. Внутри болело всё, но ради свободы потерпеть я мог и дольше, чем немного. Единственный вопрос, который меня мучил, — кто нанял адвоката? В голове лишь два варианта — Владыка Бочкин и… Тимур Баев. Толяну знаменитый Мендель просто не по карману, а больше за меня впрягаться и некому. Но свой вопрос я так и не озвучил, потому что сейчас было время адвоката задавать мне вопросы.