— Как это… Ты что, хочешь сказать, что увольняешься? — удивился Михалыч, а в ответ на мой утвердительный кивок завёлся: — Темнов, да ты охренел?! У тебя до осени клиенты плотняком расписаны! Ты из-за камер, что ли? Ну, извини, пацан, ты и так здесь был на особом положении. А чем ты лучше остальных?

— Не кипятись, начальник, я уже понял, что ничем. А значит, и заменить меня ты сможешь без труда.

— Знаешь, что?! Ты это… Заднюю-то не врубай сразу. И, если что, над твоим графиком мы ещё можем подумать. Хотя, скажу тебе, не дело это — от коллектива отбиваться.

Будучи убеждённым одиночкой, я не очень привык работать в коллективе, где необходимо подстраиваться, проявлять солидарность и иногда откровенно лажать. Мне всегда претило разводить женщин, ничего не смыслящих в технике, или несчастного работягу в гремящем корыте — этих особенно. Не то чтобы громко вопило обострённое чувство справедливости… Да и людей я не особенно любил. Но всё же очень хотелось оставить за собой право на принципы, заложенные в подкорке.

А ещё право на тишину. Ребята на работе меня не сторонились и относились нормально. Скорее, это я избегал массовых сборищ. Среди моих коллег были отличные парни, но, как в любом коллективе, сволочи тоже присутствовали. Возможно, для них паршивой овцой в стаде был я, но так или иначе, а моё долгое нахождение в бригаде неизбежно рождало конфликты. А конфликты я очень не любил, потому что ярость делала меня почти неуправляемым, а алкоголь лишь усугублял проблему. А потом неизбежно и мучительно терзала совесть, а её пробуждение я не любил ещё больше, чем алкоголь.

Вот такой я неправильный персонаж. И, конечно, я подозревал, что легко не будет. Вот сейчас — очень нелегко.

— Не стоит, Михалыч, под меня подстраивать график. Ты прав — дисциплина для всех. Но, боюсь, я и тут отличился… Не выходит у меня, как у всех.

Михалыч зло сощурился и теперь внимательно осматривал меня с головы до ног, словно примеряясь, куда бы пнуть побольнее.

— Бедовый ты пацан, Темнов. Ох, и трудно тебе придётся в жизни.

— Так я лёгких путей не ищу, Борис Михалыч. Куда легче остаться у Вас под крылышком. Но такой уж я есть…

— Щенок ты оборзевший! Думаешь, с такой репутацией тебя возьмут куда-нибудь? Или считаешь, нам нужно было отмазывать тебя за кражу, когда ты решил свалить отсюда? За кой хрен мы подставлялись? Платил бы тогда мужику за котлы…

— Ничего, другие купит. Судя по тачке, он не бедствует. А будет настаивать, Вы к Баеву обратитесь. Он же мой добрый покровитель — пусть заодно и котлы мужику прикупит.

Личных инструментов в моём боксе осталось немного, и собирал я их под отборный мат и проклятия Михалыча. Под его же нецензурные напутствия покинул автосервис. Угрозы и необоснованные обвинения были сейчас даже кстати. Лучше злость, чем то щемящее чувство, которое я испытываю, глядя на Франкенштейна…

Было нереально сложно сдержать эмоции при Баеве. Возможно, именно поэтому новость о якобы проблемах на работе прошла по касательной. Руки, ноги, голова — слава богу, на месте, а значит, без дела я не останусь. Зато, уродуя Франкенштейна, эти твари метили прямо в сердце.

И куда целился Баев, когда попросил: «Просто исчезни из жизни моей Лали»?

Его Лали… Моя ураганная чертовка Лялька… Чувственная соблазнительница Ева…

Как заноза под кожей — дёргает, пульсирует, не позволяя забыть. Если не удалить немедленно — проникнет в кровь, достанет до сердца и вцепится в него, как пиранья. Она сможет.

А я — что взамен?

«Я сильно задолжал тебе, Роман, но… Я не буду приносить в жертву свою дочь».

Как же, станет она тебя спрашивать! Ева уже добровольно распласталась на жертвенном алтаре…

И снова перед глазами — выгибается мне навстречу изящное обнажённое тело… Горячее… отзывчивое… вкусное… Безумное наваждение!.. Маньячина и есть!

Но могу ли я принять такую жертву?

Я… не готов сейчас к трезвому ответу.

«Ты ведь не любишь её, Роман… Сломаешь! И тогда я тебя уничтожу».

Ради тебя, Баев, даже расступится очередь из жаждущих меня уничтожить.

«Уезжай из города! Я помогу — квартиру куплю, бизнес… У тебя же мозги гениальные — быстро раскрутишься».

Да пошёл ты, добродетель хренов!

Не вышло разговора по душам — был долгий и рваный монолог Баева. Да и не могло получиться иначе. Такой себе покровитель — сам не верит в то, что говорит. Хочет правильно разложить… но «катает» по привычке. Или от страха за свою Лали.

«Роман, ты совсем не в адеквате?! Куда ты на этом кошмаре? Давай хоть надпись на капоте закрасим… Без тебя ребята не стали».

Правильно, что не стали! Меня же именно таким хотят видеть…

Мой раненый монстр по прозвищу «Маньяк» со злым рёвом несётся по Садовому кольцу, распугивая мирных автомобилистов на их ухоженных современных и престижных иностранцах. Но маньяк Франкенштейн сегодня хозяин дороги. Он давно обрусел и со мной одной крови… Рычит, озвучивая мою боль… А его устрашающий демонический облик — это тоже я… только внутри.

Минивэн Владыки Бочкина я заметил сразу, как только въехал во двор общежития. На автомобиль Анатолия тоже обратил внимание, догадываясь почему тот пристроился на проезжей части за ржавой «Газелью» — от гнева Владыки прячется. Окружили слуги божьи! Тёплая волна в груди от осознания, что я не один, смешивается с неконтролируемым раздражением.

Ладно, сначала Бочкин. Нехорошо как-то вышло — надо было сразу с ним связаться, но сегодняшний день крепко придавил меня событиями и выветрил из дурной головы заготовленную благодарственную речь. А благодарить было за что. Владыка тоже активно и своевременно подключился к моему спасению и действовал параллельно с Баевым. Полагаю, у его адвоката тоже был шанс вытянуть невиновного из позорной передряги, однако Мендель оказался шустрее и убедительнее. А жаль… Отвратительно чувствовать себя должником Баева.

— Ваше Высокопреосвященство! — припарковав Франкенштейна на привычном месте, я устремился навстречу хмурому монаху. — Каким добрым ветром Вас принесло в этот, забытый богом и правительством, унылый уголок столицы?

— Ты как, Рома, с тобой всё в порядке? — он проигнорировал мой неудачный спич и теперь беспокойным взглядом сканирует меня на предмет повреждений.

Ты же не рентген, Владыка, а я не готов к исповеди.

— Да что со мной станется, дядь Стас? Ни синяка, ни царапины, даже как-то неудобно — не по-геройски, — я широко улыбаюсь.

И даже сквозь дрожащую нервозность осознаю, что на самом деле рад его заботе и беспокойству. Ещё один неравнодушный к моей судьбе человек.

— Я заметил, — невесело усмехается Бочкин, разглядывая моё лицо.

А-а, чёрт! Тёть Любашин автограф — уже и забыл!

— Да бог с Вами, Владыка, о чём Вы подумали?! Я честный натурал, а это темпераментная соседка отметилась.

— Не паясничай, Темнов! — рявкнул Бочкин, включая сурового ректора.

— Простите, — я покаянно опустил тяжёлую больную голову и покачнулся, ощутив пронзившую меня слабость.

— Роман, что, плохо? — Бочкин придержал меня за предплечья. — Тебе бы в больницу… Так, давай ко мне в машину.

— Да хорош Вам, дядь Стас! Что Вы меня, как девку, щупаете? — я отстраняюсь. — Какая больница?! Просто устал немного, спал плохо. Не с курорта — сами понимаете.

Он печально и укоризненно кивает, мол, да — всё тут очевидно.

— Роман, я тут поразмыслил… — Бочкин пожевал губы и переплёл пальцы на пузе, — не такая уж у тебя плохая идея была с монастырём. Ты бы снова подумал, а? Поживёшь там годик трудником, осмотришься, а потом и решишь — оставаться или назад, в мир. Сам ведь хотел… Ну, что скажешь?

— Спасибо скажу, Владыка! За то, что помнишь обо мне, беспокоишься… Правда — я очень благодарен. Но вот какая штука… Жить я хочу! Понимаешь, дядь Стас? Чтобы купюры в руках хрустели, басы по ушам долбили… Чтобы девочка голенькая на мне скакала… или я на ней! Землю хочу купить, дядь Стас! Чтоб свою!.. Сам всё хочу, понимаешь, сам! — внезапно осознаю, что ору, когда в голову стреляет болью. Завершаю уже почти шёпотом: — Франкенштейна вон подлечить надо… от мании…