И он уже задаёт их полчаса. Я же охотно отвечаю… почти на все.

— Так с кем, ты говоришь, провёл ночь на озере? — в очередной раз демонстрирует забывчивость хитрый адвокат.

— Я не говорил, — улыбаюсь. — Вы прямо, как следак.

— Вот ему этого и не следует знать. А своему адвокату, сынок, ты можешь исповедаться во всех своих безобразных грешках. А, впрочем, этот грешок оставь при себе. Мне и так известно, где и с кем ты развлекался. Но ты молодец — осторожный парень. И впредь таким оставайся, проблем будет меньше. Понял меня?

— Не очень, — признаюсь откровенно. Кажется, мы расходимся с Менделем в понимании моей осторожности.

Осторожен я лишь в отношениях с людьми. И таким меня сделала жизнь… И люди, которые из неё вышли. Именно так — вышли, потому что за последние четыре года из моей жизни исчезли почти все, кого я привык или хотел считать близкими. Отчего-то я показался им обременительным другом, родственником, соседом. И вот вчера меня оставили ещё два родных человека. Думал, что родных. Кто остался?

Толяна я впустил в свою жизнь не так давно, да и то — как пустил… Анатолий впёрся сам — без приглашения, а я позволил этому болтуну вовлечь меня в бездну порока. Толян искренне верил, что благое дело творит. И справедливости ради надо сказать, что преподобный мне здорово помог встряхнуться и выпнул меня из моей вполне комфортной бронированной скорлупы.

И вот теперь остался только он. И остался ли? Очень хочется верить…

— … Надеюсь, ты правильно меня понял? — Мендель смотрит на меня испытующим взглядом.

Я прекрасно осознаю, что его время очень дорого, поэтому молча киваю. Не говорить же ему, что я не только не понял, но и не слушал. Остаётся верить, что он не агитировал меня сознаться во всех нераскрытых преступлениях.

— Так, Роман, теперь о деле. Спрашивать тебя ни о чём больше не станут. А вот тебе я настоятельно советую спросить.

— О чём? — я не понимаю. — Кого спросить?

— Не кого, а с кого! Я тут жалобу набросал от твоего имени на чрезмерно усердных костоломов за их неправомерные действия. Ну, что ты так смотришь? Я же вижу, что над тобой поработали, ты даже сидишь, как кривой инвалид и морщишься постоянно.

— Спасибо, но… нет. Просто все эти тяжбы — не моё, — и предотвращая очередное нравоучение, вскидываю вверх ладони. — Я знаю, что не прав, и спасибо. Правда — за всё спасибо.

— Дурак, — резюмировал Мендель. — Это не мне спасибо. Ладно, с бумагой — как знаешь, но в больницу заедем обязательно. А то завтра сдохнешь — кое-кто мне голову снесёт.

Я предусмотрительно не спрашиваю, кто же этот кое-кто. Я знаю и пока не определился, как мне быть с этими знаниями.

— И, Роман, тебе следует ещё кое о чём знать, — говорит адвокат и без пауз сбрасывает на меня бомбу.

Я разглядываю скрины с недавних постов в интернете и чувствую, как меня ломает. Репутация? Сейчас мне плевать на неё! Маньяк? Ничего для меня нового!

Франкенштейн! Вот теперь мне действительно больно. Очень больно.

Будто сквозь вату звучит голос адвоката. Он снова убеждает меня призвать к ответственности виновных.

— Я сам разберусь, — прерываю его резко. — Извините. Только копию заявления, если можно, возьму на память.

Мендель нехорошо прищурился.

— Можно. Но учти, Роман Темнов, второй раз на мои услуги можешь не рассчитывать.

— Да что Вы, я бы не посмел.

— Надеюсь, своим дурным бабам ты не станешь мстить?

В ответ я лишь невесело усмехаюсь.

— Да, Темнов, не повезло тебе с соседями.

— Люди… Это лишь стадо ведомых баранов. Ответственный всегда тот, у кого кнут.

— Любопытная теория, — встрепенулся Мендель. — И не уникальная. Есть у меня хорошая подруга, пастушка с очень крепким кнутом. Вам бы с ней было, о чём поговорить. Но — увы — она француженка.

Я неопределённо киваю. Говорить ни о чём больше не хочется. Адвокат резво подрывается с места.

— Потерпи немного, сейчас я улажу некоторые формальности, и мы уйдём отсюда, — напоминает он. А у самого выхода оборачивается. — Роман, насчёт девочки, надеюсь, ты хорошо меня услышал? Не по Сеньке головной убор, парень. Без обид.

Адвокат выглядит почти виноватым и разводит руками. О чём он? Какой головной убор? Я так много всего не услышал… Но снова кивать, как болванчик, не спешу.

— Ладно, жди, я скоро, — вздыхает Мендель и исчезает за тяжёлой дверью.

Встречающая делегация, состоящая из двух человек, вызывает у меня почти счастливую улыбку. Его Преподобие отец Анатолий в полном обмундировании и Богдан Пила — во всём чёрном и мрачный, как демон. Служители верхнему и нижнему мирам. И я, Роман Темнов… Зависший между мирами…

Преподобный меня обнимает, с упоением о чём-то рассказывает… Пила… Улыбается! И хлопает меня по плечу. Я почти не слушаю и стараюсь не кривиться от боли. Но как же я неожиданно рад, что сейчас не один!..

— Тёмный, ты бы видел свою Еву! — с пылким восторгом, не подобающим человеку в рясе, восклицает Толян.

Ева… В груди становится так горячо, что на мгновение отступает боль.

— Не надо!.. Об этой девочке, — звучит резкий голос Менделя.

И боль возвращается.

Об этой девочке?.. Об этой?

«Не по Сеньке головной убор… Без обид».

Это что — цена моей свободы?

Здание судебно-медицинской экспертизы мы покинули вдвоём с Богданом. Сегодня он на редкость и совершенно некстати разговорчивый. И пока Пила занудно вещает, насколько сейчас важен для меня постельный режим, я с тоской думаю, что мой прежний молчаливый и мрачный сосед может уже и не вернуться.

— По-хорошему, тебе бы в стационаре отлежаться, — сокрушается Пила, — но если будешь смирным, я с тобой и дома справлюсь. Побудешь пока под моим наблюдением.

Забавно после подобных приключений попасть под наблюдение патологоанатома.

В ответ я только хмыкнул, но спорить не стал. Говорить вообще не хотелось. Но ещё меньше хотелось отлеживаться. В голове первостепенных задач — громадьё. Какой тут, на хрен, постельный режим!

После слов Менделя первым делом захотелось рвануть к Ляльке в кофейню. Тогда же я оценил полезность хорошего друга. Преподобный смерил меня скептическим взглядом и заявил:

— Тормозни, Тёмный, это только в крутом боевике выглядит слезоточиво. Ты, покрытый боевыми шрамами, весь в крови и обгоревших лохмотьях, притащился, подволакивая ногу, к любимой. И ей до балды, что ты выглядишь и воняешь, как чмо, потому что хеппи-энд уже расписан, и её цветочный магазин — это конечный пункт героя.

— Да я вроде ещё не успел провонять, и не в крови, — возражаю, но и так понимаю, что это была хреновая идея.

— Это я для остроты сюжета, но выглядишь ты всё равно, как урод, — утешил Толян. — Ты лучше позвони ей.

— Да мобилу, козлы, разбили, — чувствую, как меня снова накрывает ярость. Телефон тоже жаль — новый. Был.

Такое впечатление, что меня пытались закрыть навсегда и иного даже не рассматривали. Странно, что явно заметных следов на теле не оставили.

Теперь, после долгих медицинских манипуляций, потребность в тёплом душе и еде становится навязчивой. На бодро тарахтящей старушке Богдана мы добрались до общаги, закупив по пути продукты, медикаменты и новую симку, конечно. Отсутствие во дворе Франкенштейна резануло по нервам, хотя я уже знаю, что он в безопасности. Может, и лучше, что его зесь нет — не сдержался бы — оправдал своё громкое погоняло.

Наташка на глаза попадается первой, но не плюётся ядом и, уж конечно, не заигрывает — она опускает глаза и просто улепётывает. Очень быстро.

— Выстегнуть бы суку, — зло рычит себе под нос Пила.

Я отмалчиваюсь, но, на удивление, того же не чувствую.

Усталость наваливается бетонной плитой, когда до комнаты остаётся пара шагов.

— Ромочка, сыночек! — плаксивый оклик и громкий всхлип тёти Любаши. — Господи, что же эти ироды с тобой сделали?!