Я мог схватить за руки, мог напугать, мог сделать чуть больно, но никогда не бил женщину!

Детское потрясение от того скандала отпечаталось на душе будущего истребителя окончательно, как татуировка. Правило словно кислотой внутри выжгли. Несмотря на то, что потом брат умолял мать простить ее на коленях. И мама простила. Кажется, она даже не оскорбилась, а только удивилась. Я помню, что и плакали они вместе. Но внутри меня правило уже сформировалось, и уже неважно, что было после поступка брата.

И я верил, что это правило вечно, как и остальные мои постулаты. До Инги…

Нельзя сказать, что наши отношения наладились после той сцены. Совсем нет, но жизнь стала той, что имеем сейчас. Инга стала переводчиком с собственным кабинетом. Она принялась за работу со всем рвением на какое, может быть способен молодой организм. Я же углубился в работу. Мы не стали друзьями или «соседями». Был и секс, и романтика. Только уже не то и немного не так… хотя, был момент, когда я поверил, что все наладится.

Через семь месяцев после той сцены в соседнем Нейменгене полностью достроили первый из приютов Полнолуния. Даже вспоминать не хочется, какую огромную работу проделали Виктор, Алина (его старшая дочь), Алла (младшая) и даже Кашлинский отметился, предоставив своих волков. Про вездесущую Аннушку я вообще молчу.

О приеме и большом празднике я предупредил Ингу за восемь дней. Тогда я верил, что она обрадуется… а она просто не приехала. Международная конференция по вопросам дипломатии ей оказалась важнее. Еще забавнее оказалось то, что она решила не сообщать о своем решении мне. В итоге перед журналистами выступал я.

Когда же блудная женушка явилась-таки домой, то у нас состоялся весьма занятный разговор. Оказалось, что мою супругу не волнуют «щенки слабаков», как она заявила мне. И вообще, она не собирается тратить жизнь на каких-то ублюдков…

Сказать, что у меня тогда что-то в голове помутилось от ярости, это сильно приуменьшить. Нас, Мастеров, чуть ли не с пеленок приучали, что наша жизнь — ничто, раса — все. Когда Мастер подрастает, и в нем просыпается ведьмак, то старшие находят ему первого «воспитанника». Не ученика, подчеркну, а того, кого ведьмак должен вырастить, как родного ребенка. Если ученику Мастер передает свои знания, те из них что сможет применить обычный оборотень, то «воспитанник» — это приемный сын (или дочь). Ученик рано или поздно, но уходит в свою жизнь, как любой, кто окончил обучение. Воспитанник же часть жизни до последнего своего дня.

Представьте, примерно с пятнадцати лет Мастер (независимо от пола) ощущает себя родителем, с полной ответственностью за все потребности и нужды воспитанника. Он видит, как тот растет на его глазах, живет, стареет и умирает. Я лично уже не раз хоронил своих воспитанников. У людей раннее родительство, чаще всего оборачивается тем, что родитель — это старший брат, друг или даже враг, потому что совершил много ошибок. У ведьмаков и ведьмачек не так. Ранее родительство формирует в нас главный фундамент: мы живем не для себя. Вся наша жизнь, все успехи, ошибки и поступки, так или иначе, но касаются оборотней.

Теперь, думаю, вы можете представить, какой удушливый гнев сдавил мое горло, когда я понял, что для моей Пары сироты — ублюдки. И… я ударил…

Впервые за три сотни лет своей жизни поднял руку на женщину. На свою жену. На любимую. Хорошо еще, что асс молчал, иначе мог бы и убить ее, а так, только губу разбил, едва не сломав ей челюсть одной пощечиной.

Следующие пару месяцев я не появлялся дома, опасаясь за ее жизнь. Боялся, что сорвусь и просто изуродую ее…

Звонок телефона вырвал из воспоминаний. Незнакомый номер пробудил внутри асса, а вот знакомый голос заставил сначала выпрямится, а затем и протрезветь.

— Здравствуйте, Мастер! — голос, разочаровавшегося в приемном отце воспитанника, подействовал, как ушат ледяной воды.

Покосился на почти пустую бутылку. Каковы шансы, что в гости уже пришла белочка? Я не мог спутать этот голос с кем-то другим. Хотя его звонок тоже невозможен.

— Апал? — все же спросил.

— Да, Мастер. Готов понести любое наказание, но прошу выслушать…

(Влад)

Апал или Александрас Баккер. Он говорил медленно, подбирая слова, явно стесняясь своего звонка. Я не слишком вслушивался в смысл его речи. В памяти, как будто это случилось вчера, всплыла пылающая французская деревня. Баккеры были личными волками моего отца, что-то вроде гвардии. После его гибели я не стал настаивать на служении дальше. Тогда мне было не до слуг родителей. И они просто потерялись, как и сотни прочих. В двадцатые годы они перебрались в Грецию, и насколько я знал, занимались вином. Дальше, началась война. И какого же было мое удивление, когда при броске роты (где я временно служил), в догорающей деревне, я «услышал» Зов. Мальчишку спрятали в подполе, а когда дом подожгли, его родители были уже мертвы. Мальчишка бы угорел, но этого я просто не мог допустить.

Четырехлетний волчонок был явно не в себе. Тогда я не планировал забрать его. Передал его сестричкам Милосердия, и забыл. Должен признать, что ВОВ подарила мне несколько учеников и воспитанников, но тогда меня не волновала судьба ребенка. Спас от нелепой смерти, но на этом и все.

В следующий раз мы встретились через одиннадцать лет. Волчонок превратился в злобного шакаленка. В пятнадцать он уже и убивал, и воровал, и насиловал. Мелкая шестерка на коротком поводке у людишек, такой же мелкой банды. Из него вырастили неплохого вора и убийцу.

Тогда я как раз занимался устранением «вольницы» на территории Франции. Война, какой бы она не была, всегда вынимает из душ самое мерзкое. В годы войны оборотни распоясались так же, как и вампиры, и одаренные. Ведь это было временем безнаказанности, когда можно было и убивать, и пытать, и воровать, не опасаясь раскрытия тайны существования расы.

В те годы мне приходилось лично, так сказать, уже на месте, возвращать намордники на место своим волчатам, и силой напоминать кто в доме хозяин. В Париже я «влюбился». Нет, те мои эмоции нельзя было даже близко ставить рядом с отношением к Инге, но симпатия и откровенное желание у меня были. Элен — умилительная малышка, девятнадцати лет. Она так радовалась каждой нашей встрече, так плакала, когда я обеспечил будущее ее семье. Четыре месяца нашего романа дарили радость. Я отбыл на пару дней на север страны, а когда вернулся, обнаружил Элен с перерезанным горлом на полу нашей квартиры. Девочка оказалась болтливой, что и не удивительно, всего спустя несколько лет войны, таким покровителем, который за согретую постель обеспечил всем необходимым, хотелось хвастаться. Ну она и похвасталась, как и ее мать, и отец…

И это привлекло внимание банды, в которую угадил Александрас. Вообще, ситуация с ним была последствием роспуска Полнолуния, во времена моей матери такое просто невозможно было представить, чтобы маленького щенка оставили без надзора со стороны взрослых оборотней. Но сестрички из Милосердия попали под обстрел примерно через месяц после того, как я передал ребенка. Меня уже не было в стране, а донесений о том, что гибли одаренные и волки поступали в огромных количествах, да и с опозданием. Я себя не оправдываю, но не удивительно, что донос о смерти трех слабых целительниц прошел мимо меня, а я не вспомнил об обгоревшем ребенке. Слишком их много было в то время.

В итоге, Александрас Баккер, прямой потомок друга отца и воспитанницы моей матери, оказался в обычном приюте для людей. Неудивительно, что в конечном счете стал преступником. О том, что он еще и оборотень, той компании стало ясно достаточно быстро, ведь мальчишку никто не учил прятать зверя правильно. Но его не убили, не сдали на опыты, а поставили себе на службу. Банда перебралась под Париж, и тут такая новость — богатенькая дурочка. Живет одна, не политическая, не дочка местной элиты, а всего лишь постельная грелка. Удобная цель, во всех смыслах.