И я естественно в небольшом и достаточно душном помещении оказался не единственным. Вместе со мной изучали документы еще трое, судя по всему, тоже недавно прибывшие в город. Полковник с измученным лицом и папиросой в зубах время от времени яростно листал страницы своей папки. Двое майоров склонились над картами и негромко переговаривались, обсуждая видимо транспортные маршруты.
Курить конечно в таком помещении не очень хорошо. Но сделать замечание измученному, но очень яростному полковника, сотрудница секретной части не решилась и только горестно вздохнула. К моему удивлению этого оказалось достаточно, и курилка с большими звездами затушил папиросу.
Мой нынешний разум представлял собой органичный сплав умственных способностей двух разных людей: молодого девятнадцатилетнего лейтенанта-инвалида и пенсионера-строителя из двадцать первого века. Такое сочетание давало возможность конкурировать с будущими компьютерами в скорости решения задач. Мысль о подобных способностях иногда пугала своей фантастичностью, но одновременно и воодушевляла. Я мог вспомнить десятилетия технологического опыта, который еще не существовал в нынешнем времени.
С изучением секретных документов о положении дел в Сталинграде я справился ровно к полуночи, без труда запомнив все необходимые цифры. Картина вырисовывалась безрадостная, но не безнадежная. Сделано уже очень много, особенно на казалось практически полностью уничтоженных промышленных предприятиях.
Тракторный завод превращенный в груду искореженного металла и обугленных балок, например, начинает оживать. Идет возвращение старых кадров, бывших в оккупации, эвакуации и на фронте. Со всей страны едут добровольцы, преимущественно молодежь. До восстановления производства танков и тракторов конечно далеко, а вот ремонт возобновится очень скоро.
Потрясающими темпами возрождаются металлургический гигант завод «Красный Октябрь». Его руководство планирует месяца через три выдать первую плавку стали. Идет возвращение эвакуированного в Кемеровскую область завода «Баррикады». И от решения жилищного вопроса напрямую зависят темпы восстановления промышленной мощи города, которая как воздух нужна стране.
Меня в первую очередь интересует Сталинградский тракторный. Он расположен севернее из всех городских гигантов и на нем будет проще организовать непрофильное производство.
Без раскачки я сразу приступил к подготовке материалов о проекте крупнопанельного домостроения. Чем быстрее изложу основные идеи на бумаге, тем скорее можно будет перейти к практической реализации. Естественно, делать это надо в кабинете нашего отдела. И сдав секретные документы, я направился на своё рабочее место, на всякий случай решив заглянуть в столовую, вдруг она работает и можно будет попить горячего, освежающего чаю.
Столовая в такой неурочный час действительно работала, и в ней было довольно оживленно. Свет тусклых лампочек под потолком создавал особую, почти домашнюю атмосферу. Большинство, как и я, пришли за чаем. Чайник на плите шипел и попыхивал паром. У нескольких человек на столах стояли тарелки с вечерней кашей и хлебом. А у двоих, в которых мой наметанный фронтовой глаз сразу распознал саперов, судя по всему, был ранний завтрак. Они методично жевали, почти не разговаривая, с тем особым выражением лиц, которое бывает у людей перед опасной задачей.
Хотя если подумать по иначе и не может быть. Ночью работает самое высшее руководство страны и дальше по нисходящей. Поэтому и столовые на местах должны работать.
Во время остановки в Саратове Коржиков где-то раздобыл два килограмма кускового рафинада на мои накопления, образовавшиеся за два госпитальных месяца. Это было целое состояние по нынешним временам, но я не жалел. Сахар сейчас ценится на вес золота. Кроме того, у меня имелись сухари и печенье. Об этом позаботилась тетя Валя, когда я окончательно решил ехать в Сталинград. Она собрала почти целый вещмешок продуктов, словно я отправлялся на край света. Это оказалось совершенно несложно после получения документов военно-врачебной комиссии, поскольку среди них находился и продовольственный аттестат.
В столовой меня ждал сюрприз. На выбор предлагали чай или кофе. Я не поверил своим глазам. Кофе? Здесь, в апреле сорок третьего? Повариха, немолодая женщина в застиранном переднике, улыбнулась моему изумлению.
— Саперы принесли, сынок, — пояснила она, кивнув в сторону двух молчаливых бойцов. — Трофейный. Говорят, целый ящик нашли.
Двое саперов, услышав разговор, повернулись. Старший, старшина лет тридцати пяти с обветренным лицом, усмехнулся.
— Почти килограмм хорошего трофейного кофе при себе имеем, товарищ лейтенант, — произнес он с явной гордостью. — Обнаружили при разминировании очередных развалин, где, вероятно, размещался немецкий штаб и блиндажи. Один точно был генеральский. Там карты остались, документы всякие. Все особистам передали. А кофе, — он хитро прищурился, — себе оставили. За труды, так сказать.
У меня даже что-то заныло в груди. Второй раз за сутки такая роскошь! Это вообще-то сейчас, весной сорок третьего, почти чудо. Первый раз довелось попробовать в обкомовской столовой во время обеда, когда Виктор Семенович угощал. А теперь вот еще раз. Настоящее везение.
Тому, что саперы оставили себе найденный ящик с кофе меня не удивило. Это на войне обычная практика, заслуженный трофей у людей которые каждую минуту рискуют своей жизнью и которым благодарна вся наша доблестная Красная Армия.
Я налил полную кружку ароматного напитка, насыпал в стакан несколько кусочков своего рафинада и устроился за одним из столов. Кофе оказался крепким, терпким, согревающим. Именно то, что нужно для предстоящей ночной задачи.
Проект крупнопанельного домостроения сразу же пошел у меня очень быстро. Я устроился в кабинете отдела, включил настольную лампу, разложил перед собой листы бумаги, достал карандаши, чертежные принадлежности, перьевую ручку и чернильницу. В памяти моментально всплыли страницы одной из курсовых Сергея Михайловича.
Я закрывал глаза, делал небольшое усилие, и они некоторое время как бы стояли перед взором, четкие и ясные, и мне оставалось только переписывать. Это было удивительное ощущение, словно я копировал текст с невидимого экрана.
Сергей Михайлович всегда был отличником. Среднюю школу окончил с золотой медалью, а в институте получил красный диплом. Каждую курсовую он выполнял на «отлично», вкладывая в дело всю душу, и сейчас я без труда воспроизводил их содержание слово в слово. Особенно хорошо запомнилась курсовая, посвященная именно крупнопанельному домостроению.
В институте негласно был установлено определенное количество печатных листов на все виды студенческого «творчества»: рефераты, курсовые и дипломные. Так вот моя курсовая была больше допустимого объема в десять раз. Я, в смысле Сергей Михайлович студенческого образца, умудрился изложить историю вопроса, достаточно подробно саму технологию и привел сравнительный анализ с другими идеями интенсивного домостроения, в частности с арболитным, керамзитным и крупноблочным.
Моя работа получила самую высшую оценку и была даже рекомендована к публикации. А мой экономический анализ вообще был назван чуть ли не эталонным и был охарактеризован как последний и решающий аргумент в споре между сторонниками всех этих технологий. Я доказывал, что крупнопанельное домостроение имеет неоспоримое экономическое преимущество. Как же сейчас мне память об этой моей работе помогала!
В кабинете я всю ночь провел один и сумел выполнить почти треть всего объема. Перо скрипело по бумаге, чернила быстро подсыхали, и я то и дело макал ручку в чернильницу. Время от времени вставал, разминал затекшие плечи, подходил к окну. За стеклом простиралась глубокая апрельская ночь, темная и тихая. Где-то далеко тускло светились огоньки, вероятно, на восстановительных участках. Город жил, город возрождался, несмотря ни на что.
Я бы справился и с большим объемом, но начинать требовалось с истории вопроса, а с этим было сложнее всего. Требовалось взвесить и проанализировать каждое слово, чтобы элементарно не проколоться с информацией, которая появится позже моего нынешнего времени. Нельзя ссылаться на технологии пятидесятых или шестидесятых годов. Нельзя упоминать имена инженеров, которые еще не успели ничем себя проявить. Каждая фраза требовала тщательной проверки на предмет исторической достоверности.
