Пигалица была точно такая же, как и он. И смотрела точно так же.

Третий приток Ганги,

Трюм, вечер

Вереница за едой была короткой, как и утром. Четвертый десяток терпеливо стоял за кашей, а Коста ждал воды. Свою порцию он уже сьел, отдав треть «пигалице». Вылизал миску и перебросил следующему из другого десятка.

Пить хотелось неимоверно. И Мастер – пылал. И Коста надеялся напоить Наставника – заливая в рот по чуть-чуть, если удастся.

– Боги оставили меня… – донеслось до него едва слышно, когда очередной из очереди протянул чашку за едой.

– Боги оставили меня…

– Боги оставили меня…

– Боги оставили меня…

Коста молчал и пересчитывал тех, кто остался сегодня голодным – пять, шесть, семь. Семь – «принципиальных», верующих, которые отказались произносить вслух то, что потребовал бугай.

Наставник сказал бы не принципиальные, а «тупые». «Тупые идиоты». Коста произнес всё без запинки, когда протягивал миску, потому что знал – Великий точно не тупой, и точно поймет, почему ему, Косте, важно поесть. Не поест – не выживет, не выживет – не выберется, не выберется – не вернется в храм Великого поставить свечи за спасение. Все – просто.

Старик, которого избили утром, так и валялся на полу – чуть в стороне, показательно напоминая каждому, что бывает. Трогать старика запретили – и тот стонал тихо-тихо. Коста старался не слушать. Каждый – за себя. А он – ещё и за мастера. Но редкие тихие стоны все равно заставляли его вздрагивать и тянуться проверить наставника лишний раз.

– Вода! Первый десяток – построились! – дверь в трюм закрылась, бугаи перетащили через порог два полных ведра и выставили рядом. Граница двери сверкнула плетениями и погасла. «Мастеровой» сказал, что «глушат» по периметру внутри трюма, а снаружи – наверняка стоит «купол тишины».

Коста стоял за водой в третьем десятке, так же, как за кашей. Первое ведро уже кончилось – и начали разливать второе. Правда сначала весь трюм терпеливо ждал, пока напьются “четверо” и не по одному разу.

– Боги оставили меня…

– Боги оставили меня…

Коста сделал шаг вперед – на один шаг ближе к вожделенной воде – миску к ковшу на вытянутых руках уже протягивала стоящая перед ним мистрис, но вместо того, чтобы сказать положенное…

– Чтоб ты сдох!!! – женщина отбросила ковшик и со всей силы выплеснула воду прямо в лицо бугаю. – Боги не оставили меня! И никогда не оставят!

– А-а-ар-рр-р-р… – взревел бугай, отряхиваясь от воды. – Тварь!!!

– Мара всегда со мной… а-а-а-а….

Мистрис схватили за волосы, поставили на колени, рядом с ведром.

– Кто ещё?!! – проревел бугай. – Ну, кто ещё? Сколько! – удар – лупил он её ковшом прямо по голове. – Ещё! – удар. – Можно! – удар. – Повторять! – удар.

Женщина захрипела, падая на пол. Коста стиснул пальцами миску и отвел глаза в сторону.

– Кто?! Ещё?! Кто?! – бугай пнул женщину со всей силы и снова встал к ведру.

Замерев, Коста смотрел, как алые капли с ковша медленно падают прямо в ведро, где вода смешивалась с кровью.

– Следующий!

И он с заминкой сделал шаг вперед и протянул миску на вытянутых руках.

– Б-б-боги о-о-оставили м-м-м-меня…

– Что?!

– Б-б-б-б-бо-о-о… – начал Коста, сглотнул и попытался ещё раз. – Бо…бо…

– Ты издеваешься, щенок?! – бугай оглянулся на свою троицу сопровождения. – Нет, вы видели это? Бо-бо-бо? – передразнил он и развернувшись, резко выбил миску из рук Косты. – Вали на свое место, щенок. Научишься говорить – получишь воды!

Коста сжал кулак.

«Руки – достоинство каллиграфа. Руки – достоинство каллиграфа. Руки – достоинство каллиграфа. Руки – достоинство каллиграфа.».

– Во… во… во…

– Во-во-во? Ахахаха…

– В-в-воды, – твердо выдохнул Коста. – Воды!

– Пшел в свой угол, щенок. Учись слушаться старших.

– В-в-воды, д-д-дайте в-в-воды, – настаивал Коста упрямо.

– Пшел на место, щенок, – бугай угрожающе шагнул вперед, пытаясь схватить Косту, но тот увернулся. – Или воды больше не достанется вообще никому из – за тебя…

В трюме зароптали, но Коста не обратил внимания, пытаясь контролировать дыхание – перед глазами рвано вспыхивала алая пелена.

– В-в-воды… р-р-р-раненый…

– Раненый? – протянул бугай, взмахнув ковшом в угол, где лежал мастер. – Тот старик? Разве он ещё не сдох? Мертвым вода не нужна… Нет рта – не нужно тратить кашу и воду. – Этот пень – все равно не жилец. Не протянет и до утра, верно я говорю? А если протянет – этот вопрос легко решить, – усмехнулся бугай и троица сзади заржала.

Коста с трудом видел впереди – перед глазами все как будто залило красным, но были проблески…

– Да хоть и сейчас…

… и пелена – упала.

Коста отбросил миску, и сжав кулаки, бросился вперед – к ведру.

– Ах ты твареныш… Держи его!!!

Мир вокруг внезапно стал алым и очень четким.

Внутри горело. Живот болел так, как будто его месили. Коста с трудом разлепил заплывший глаз – и в первый момент испугался так, что горло перехватило – одна темнота вокруг, но потом приморгался и начал различать тени, окошко под самым потолком давало немного света.

В трюме было тихо – изредка кто-то сопел, и всхлипывал во сне, похрапывая. Ночь?

Он лежал на чем теплом. Коста потянулся потрогать и оддернул руку – волосы… борода… Старик! Которого избилии утром. Значит, его бросили здесь же.

Воспоминания приходили отрывистыми картинками – вот он бьет ведром по голове одного из бугаев, вот он уворачивается, вот его ловят, сверху сыпятся удары… Дальше он не помнил ничего.

На коленки он вставал пару мгновений, шипя сквозь зубы, и придерживая грудь – похоже треснули ребра. Это единственное его достоинство – главное и неоспоримое, так же, как тупая голова – способность выживать. “Дурная кровь дает хорошую регенерацию” – говорил Наставник. “Иначе давно издох бы”.

Наставник!

Коста заторопился, подвернул ногу, и опять рухнул на старика в темноте.

Наставник! Если они что-то сделали с Наставником!

Встал, и медленно поковылял у угол, спотыкаясь в темноте

– Живой, – тихо шепнул ему “мастеровой” почти беззвучно, когда Коста приполз и первым делом потрогал лоб – горячий! Хвала Великому, горячий, как печка! Мастер… – Ну ты и дал, парень… кто же так против четверых лезет… ты припадочный что ли? Дикий, как вашке! Не жилец ты теперь… И каждый, кто с тобой свяжется… Я и не ждал, что очухаешься… вишь ты, живучий… били так, что завтра только из трюма выносить…

Коста не произнес ни слова, пока “мастеровой” поднимался и тихо шурша, убрался в другую часть трюма – подальше.

– Тут каждый сам за себя, парень… Сдохнуть тут не равно, что дотянуть до Аль-джамбры… может Немес подкинет удачи и купит кто сносный… – шепнул он ему на прощание.

Коста возился недолго – ощупал себя – зубы, кости, приложил тряпки – остановить кровь, проверил пальцы – целые, хвала Великому. Потом посидел, пережидая боль, и неслышно двинулся обратно.

Старика, избитого утром, он приволок в их угол и взмок. Едкий пот заливал глаза. Если сначала тащил волоком, то последние двадцать шагов – на себе.

Положил старика рядом с мастером и поделил тряпки на двоих – знобило обоих, и оба то пылали так, что горячие угли, то тряслись от холода.

“Не жилец” – сказал “мастеровой”.

В трюме завозились – кашлянули и задвигались. Коста напрягся, прислушиваясь. И расслабился только тогда, когда все стихло.

Спать сегодня он не собирался.

Коста думал всю ночь. Привалившись спиной к стене, вздрагивая от каждого шороха.

Вспоминал, закрыв глаза, как заносят ведра с кашей, потом – очереди и раздача. Потом ведра с водой. Плетения тишины снимают с двери именно в этот момент.

Если бы он, Коста, торговал бы людьми, чего бы он хотел? Выслеживал бы, ловил, вез, выставлял на торги, чего бы он хотел?