– Хэй…куда ты?

– Стирать вещи и мыться, – бросил Коста через плечо. – Ты уже закончил тут.

– А где благодарю, о любезный господин? Где благодарность единственному другу, который ради тебя встал на колени на этот грязный пол и засучил рукава, и делал чух-чух-чух, чтобы все сияло?

Коста обернулся и склонился в полупоклоне.

– Видит Великий, с этикетом у тебя так же плохо, как с алхимией и артефакторикой, – укоризненно сложил губы трубочкой Пятый, присвистнув. – Ты не сдашь и с третьего раза…

– У тебя есть время до утра… чтобы принять решение, Чух-чух…

Мокрая тряпка пролетела мимо – Коста уклонился в последний момент, чтобы не попало в спину.

– Да ты в курсе, что мы можем не увидеться два дня? Вечером тебя ждет разбор и наказание за столовую, и если будет штраф, тебя ждет карцер!

– Вот именно поэтому – до утра, – повторил Коста спокойно.

Пятый непонимающе моргнул.

– «Тройка» – значит двое за одного, и один за всех, – пояснил Коста. – Пусть «тройки» пока нет, но двое – уже начало. До утра, потому что в карцер в этом случае мы пойдем вместе…

– За что меня в карцер? – Возмутился Пятый, всплеснув руками. – Я не виноват! Это ты…

Коста молчал, изучая лицо Пятерки.

Он мог бы сказать, что это Пятый виноват в том, что случилось в столовой. Потому что публичное унижение всегда требует публичного ответа. Он сам отказал бы Девятому толстяку тихо, отказал бы так же, как четверым до него. Это Пятый привлек к ним внимание всех во дворе. Это Пятый раз за разом делает его мишенью, чтобы все старались держаться подальше не только от него самого, но от Шестнадцатого.

Но этого он не скажет.

– Потому что «двойка» или «тройка» значит делить все – в сытости и голоде, на нижней строчке рейтинга и на верхней, в богатстве и бедности. Делить все поровну – и успехи и неудачи, – Коста вздохнул. – Так учил меня мастер. Груз, разделенный на двоих, становится легче нести…

– Твой мастер был философом почище Второго наставника Сейши, – попытался криво улыбнуться Пятый.

Тряпку Пятый подобрал только после того, как за Шестнадцатым закрылась дверь. Подбросил в воздух, поймал, подбросил ещё раз и с широкой радостной искренней улыбкой, подпрыгнул вверх.

«Двойка!»

«У него будет двойка!»

Да, это не отменяло необходимости дополнительных проверок, но… двойка! У него будет двойка!

Когда первый порыв радости схлынул, Пятый пнул ведро. Раз, два, три. Устало и зло, вспоминая, что сказал Шестнадцатый – «делить все поровну, разделить груз на двоих». Он уже пробовал – делить. И прекрасно помнил, что из этого вышло. Его груз слишком тяжел, чтобы тащить за собой остальных.

«Двойка».

Он – откажется. Завтра. Да – откажется. Он уже делал это – нужно много декад, чтобы тебе начали доверять, приоткрылись и… достаточно всего мгновения, чтобы это доверие разрушить. Разрушать он умеет, в этом ему нет равных.

Пятый подхватил тряпку и поплелся на выход, тоскливо волочя ведро за собой.

Утреннее построение, тренировочный плац

Утро выдалось прохладным. Коста ежился в одной рубахе и знал, что согреется мгновений через пять – после первого же круга, если, конечно, ему будет дозволено бегать.

Десятый Наставник – Шрам, сегодня был особенно хмур, и, выстроив всех в ряд, прогрохотал зычным басом:

– Номер Шестнадцать, шаг вперед из строя.

Коста сделал шаг.

Шрам продолжил и озвучил то, что вчера уже довел до его сведения Сейши. Он, как нарушитель, в качестве наказания за инцидент в столовой, направляется в карцер на два дня. С него снимаются все баллы, заработанные за эту декаду, и ему придется догонять все пропущенные уроки.

– И пусть это послужит уроком для всех – дисциплина придумана не для того, чтобы её нарушали, – громыхнул Шрам. – Увести, – скомандовал он одному из помощников.

Коста оглянулся – половина учеников широко улыбалась, особенно сиял Толстяк и пара рядом с Третьим учеником. Остальные восприняли новость спокойно и равнодушно, только Семнадцатый выглядел невыспавшимся и хмурым. Пятерки – не было. Хотя он часто опаздывал на утренние построения, заваливаясь к концу – весь извалянный то в грязи, то в листьях. И за это с него постоянно снимали баллы, но он продолжал опаздывать – баллы продолжали снимать. Если бы идея не была безумной – Коста подумал бы, что Пятый всеми путями, правдами и неправдами, хочет удержаться на низших строчках рейтинга. И как только набирает баллы, сразу находит повод их потерять.

– Построились, разминка десять мгновений…

Косту довели уже до конца поля, когда сзади раздался знакомый громкий визг:

– О, нет!!! О, Великий, я опоздал! – Верещал Пятый на весь плац, и, подобрав полы халата припустил к ним.

– Я…

– Пятый! Минус три балла! – Рявкнул Шрам.

– …опоздал…

– Конечно, опоздал…

– …ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ В КАРЦЕР! – выпалил Пятерка, отдышавшись.

Шрам молча скрестил руки на груди, изучая Пятого.

– Желаю разделить наказание с Шестнадцатым учеником! – Патетически воскликнул Пятерка. – Возьмите меня в карце-е-е-е-ер! – Проныл он, протягивая запястья вперед. – Закуйте меня! Привяжите меня! Истязайте, я все вынесу во имя Великого!!!

Шрам хмыкнул, проглатывая смешок.

– Разделить наказание могут только те, кто состоит в официальной связке, разрешение на которую получают у личного куратора. Я не помню прошения от личного ученика…

– А я прошу сейчас!

– Увести, – бросил Шрам в сторону Косты, и тот, обернувшись, увидел, как Пятерка широко улыбнувшись в его сторону, бухнулся на колени прямо на траву перед Наставником и начал безостановочно кланяться, воздевая вверх руки – к небу, и бить лбом вниз.

– Хаааачу я в каааарцер… в кааарцеер хаааачу…

Октагон, остров знаний, карцер номер три

Зарешеченное окошко под каменным потолком пропускало достаточно света, чтобы Коста спокойно изучил место, где ему предстоит провести ближайшие пару дней, чтобы «обдумать свое поведение и прийти к верным выводам», так сказал ему один из Помощников Шрама. Из удобств – три скрученных циновки в углу, нужник, и низкий столик, на котором только самое необходимое – два кувшина с чистой водой, тазик, и подобие полотенца.

Башня – круглая, сложенная из крупного камня сероватого цвета, который добывали где-то на побережье, возвышалась на западном холме Острова, обращенная окнами на море. Маяк? Но Коста ни разу за все ночи, проведенные здесь не видел, чтобы она использовалась по назначению – сигнальных огней не зажигали.

Карцер был на первом уровне подземелья – и тоже круглой формы, за двадцать шагов можно было пересечь комнату от одной влажной стены, заросшей мхом до высоты его роста, до другой – сухой и теплой. За окном шумело море и кричали птицы, воздух пах солью и ветром, небо голубело в вышине.

Коста с удовольствием раскатал одну из толстых циновок, подумал, и добавил ещё одну сверху, завалился, закинув руки за голову, и зажмурился – от удовольствия.

Если бы он знал, что Великий так быстро откликнется на его просьбы об уединении – привести мысли в порядок в тишине, подумать, рассортировать воспоминания, и, наконец вернуться к тому, что он забросил – построению «щита», если бы он знал… Он бы взмолился раньше, и просил бы сразу декаду, а не два дня.

И почему Семнадцатому так не нравится бывать в карцере?

Купол тишины поставили мгновений через шестьдесят – все звуки внезапно исчезли, как будто он нырнул куда-то глубоко под воду – уши заложило от звенящей тишины. Плетения, которых он не знал, бросили следом – через пару мгновений, и Коста – ослеп, как будто внезапно выключили свет – зарешеченное небо под потолком потухло, растворившись во тьме.

Он перекатился по циновке, на ощупь определяя край, и сел – одежда шуршала, значит, купол внешний. Коста вытянул вперед пальцы, коснулся носа – не видно ничего, ни тени, ни движения. Полная и абсолютная темнота и тишина.