− Посплю на полу, мне не привыкать, – прошмыгала девушка носиком.

− Так не пойдет, – аккуратно подхватил я на руки Рину и сев в позу лотоса, уложил, словно в чашу, Рину себе на ноги и руку.

− Ты что делаешь? – блеснули из-под капюшона глаза и чей-то мокрый, шмыгающий носик уткнулся в мое тело.

− Не нравится? Я хуже твоей кровати?

− Неть, – пошмыгала Рина. – Надо только снять кимоно.

− Зачем?

− Оно Калибана, а я не Калибан.

− Ну, знаете ли, госпожа Рина, – усмехнулся я, прижав к себе девушку, что попыталась встать. – Один каменный истукан с вами не согласится, а вы, как я помню, говорили, что мы оба чудовища, ведь так?

− Угу.

−Ну вот и будет у нас род Чудовищ, будешь мне младшей сестренкой, – тихо проговорил я. – Ты согласна?

− Нет, – прошмыгала девушка. – Я не согласна, сестрам не делают детей.

На мгновение в доме повисла тишина и лишь в очаге потрескивали горящие части кровати.

− Рык, я хочу тебе все рассказать, только пообещай не уходить и не ругаться, – прервала тишину Рина.

− Обещаю, что не уйду до рассвета, и ты выспишься, – погладил я капюшон, под которым скрывалась голова Рины.

− Мои частички приживаются в тебе, как ни в ком другом, это я поняла еще там, в пустыне, – тихо проговорила девушка под треск горящей кровати. – Я начала экспериментировать, если в тебе частичка живет две-три недели, то в других, от двухсот ударов сердца до трехсот. Так что есть вероятность, что твое семя зародит во мне жизнь и у меня будет дети.

− Но я не могу быть единственным, способным на это, – тихо проговорил я.

− Мои частицы безвредны, – тихо прошептала девушка под плащом, прижимаясь ко мне. – Духи, ткани, даже специи, я использовало все. Малую часть моих волос попробовали десятки тысяч человек, если не сотни тысяч. Я искала в самом крупном городе империи, там, где стоят армии императора, нет никого, кто был бы совместим со мной хотя бы на сотню долей как ты. Рык, часть волоса не навредит никому, но вот в тебе волос живет и умирает только потому, что он не часть тебя, ему нечем питаться, и его структура нарушена.

− Но почему?

− Я точно не знаю, наверное все дело в том, что в башне тебя, кхм, – девушка замолчала.

− Меня стошнило на тебя кровью, и тебя это обожгло, от чего наша кровь смешалась, а значит…

− Ничего это не значит! − воскликнула Рина и ударила меня в грудь своим кулачком.

− Как скажешь, − по-доброму улыбнулся я, не зная, видит ли она мою улыбку.

− Наклонись, – вытянула ручки вверх Рина. – Хочу рассказать тебе еще кое-что на ушко.

Как только я наклонился, руки оплели мою голову, а горячее дыхание обожгло мое ухо.

− Убить меня можно, подержав в котле на огне под закрытой крышкой один день, – прошептала девушка.

− Тебя еще попробуй поймать да в котел положить, – усмехнулся я. − А это та еще задача, ты очень быстрая, Рина.

− Моя слабость – яблоки, рык, – тихо прошептала девушка и уперлась лбом мне в голову. – Яблочный уксус, облей меня ведром уксуса и я буду беспомощна.

− Зачем ты мне…

− Потому что убить меня имеешь право только ты, – прошептала она и отпрянула от меня.

Я смотрел на девушку что скинула капюшон. Заплаканные глаза, красный, распухший и постоянно шмыгающий носик, запутанные волосы и побледневшая кожа. Бедная красавица пережила столько эмоций, словно неделю не спала, а усердно работала или пережила затяжную болезнь.

− И последнее, − пошмыгала девушка, что даже в таком состоянии оставалась красивой. – Рык, я люблю тебя, и сестрой или другом я тебе не буду! Лучше Убей! Мне очень больно в груди, не мучай меня, лучше убей.

− Эх ты, мой маленький цветочек, – погладил я по волосам девушку, что округлила от удивления глаза, а затем быстро повернулась на бок и уткнувшись в мою грудь закрыла глаза.

− Цветочек? Рык, ты очень сильно изменился, – улыбнулась измученная потрясениями Рина, а затем тихо прошептала. – Я посплю, обними меня покрепче.

И я обнял, крепко, не забывая гладить ее под треск догорающей кровати и, когда в очаге остались лишь красные угли, Рина мерно сопела носиком, иногда беспокойно вздрагивая.

− Я изменился, − тихо прошептал я, смотря на спящую девушку, что сладко, хоть и беспокойно, спала в моих объятиях. – И совсем скоро я изменюсь еще сильнее.

− Хмык, – шмыгала носиком, словно в ответ, Рина, а я улыбнулся и прошептал в пустоту.

− Каша заварена мной и лишь мне её разгребать.

Конец главы.

Жадность присуща всему живому и разумному, в особенности человеку, и я не был исключением. Прошла всего неделя с тех пор, как я пришел в сознание и провел ночь с Риной. И именно тогда я впервые почувствовал вкус свободы без оков, что довлели надо мной со времен обретения новой жизни, а я уже желал полного снятия рабской печати, и через Тень уже дал предварительное согласие, но, конечно, только после ожесточенной торговли. Не с Тенью и, конечно же, не с самим Императором, а с Айно Молохом, который оказался правой карающей рукой. И его яростная торговля по пунктам ставила меня в тупик. Он торговался с особой жестокостью, пытаясь в начале убедить меня, что плата в пятьдесят лет службы в армии весьма справедливая, работа ведь сложная. Я же ему напомнил о том, что стандартной платой за снятие печати рабства является год в армии, и вот так каждый день цена за снятие печати корректировалась. Сорок пять лет, тридцать, ну не мне ни тебе, двадцать пять лет и личное поместье в столице. И такое отношение Бордового меня не удивляло и не коробило, он всего лишь правая рука того, что думает всегда на пару ходов вперед.

− А что произойдет, если подключить к торгу Рину? Сможет ли она договориться о дне службы в армии? – мечтательно улыбнулся я, представив, как Молох с Тенью орут на Рину, а она гнет свою линию и выбивает мне лучшие условии.

− Братик? – обеспокоенно проговорила рядом Агау, возвращая меня в реальность, на вершину серой скалы, в небольшой деревянный дом в азиатском стиле. Я сидел на полу в огромной комнате с множеством столиков, и здесь я уже некоторое время провожу занятия для самых маленьких, будущих символистов, которыми внезапно захотели или обязаны стать дети. Клановые дети, ну, почти все клановые дети, в роскошных кимоно и с невероятно дорогими кистями выполняли тестовое задание, по результату которого я и определю, стоит ли вообще пытаться им становится символистами.

И сейчас кроха Агау сделала ошибку в обращении ко мне, от чего все пятнадцать детей смотрели на неё очень пристально. То, что она имеет право называть меня братом и, что самое главное, я позволяю ей так себя называть, было очень ценной информацией о Звере, которому разрешено даже калечить отпрысков императорской семьи. О звере, который показал в открытую, что он хороший символист, и хорош не только в написании символов, но и в бою, о чем многие подзабыли.

− Мастер Рык, – исправилась Агау и немного покосилась на столики и подушки, на которых сидели совсем крохи и уже десятилетние дети. – У меня не получается.

− Что именно? – постарался я тихо спросить, но мой голос заставил вздрогнуть всех остальных детей, что сейчас чертили алфавит и некоторые простенькие сакральные слова, что сами по себе были Словами-символами.

− Всё, – тихо проговорила кроха. – Они пустые, просто черточки, мертвые.

Девочка протянула мне лист, на котором были нарисованы десять символов из алфавита символиста, понятные даже ребенку. Земля, огонь, воздух, лед, жизнь, смерть, старость, молодость, счастье и беда.

− В них нет жизни, – заговорщицки прошептала Агау, а остальные дети притихли и отложив свои кисти слушали меня с особой внимательностью. Их родные по сто золотых потратили, чтобы дети учились у меня, как никак.

− Хорошо, давай поступим иначе, нетрадиционно. Напиши мне слово, которое описывает или им называется то, что тебе дороже сладостей и игр, – на последние слова Агау отреагировала полным непонимания личиком, и потому я добавил. – Напиши то, что для тебя дороже жизни.