Несколько… С другой стороны, бабушка, как ни крути, была ведьмой и не из последних. А это накладывает определенный отпечаток на личность.
Знаю еще, что Мортимер продолжил тесно общаться с тем отвратительным человеком, который изволил называть себя последователем истинной тьмы. Я не уверена, что дела их касались лишь веры, однако, посоветовавшись с мужем, решила не вмешиваться. Каждый имеет право совершать свои ошибки.
Да уж, великодушно. Я покосилась на Диттера, который поглаживал край пыльного листа. Вид у него был задумчивый. Подсчитывал количество пунктов Договора, нарушенных бабулей? Или раздумывал, можно ли божественную волю считать смягчающим обстоятельством?
Мы получали письма от Фердинанда, однако на похороны он не счел нужным явиться, хотя, как выяснилось позже, находился в Империи.
Зато в день после похорон в наш дом заявился ужасный человек, который заявил, что нас настигла заслуженная кара. И если мы по глупости и неведению своему лишили тьму законной жертвы, она взяла ту, которую посчитала достойной заменой. И нам следует лишь молиться и надеяться, что трех жизней будет достаточно, чтобы заменить одну.
И не скажу, чтобы его слова вовсе не тронули меня.
И да, я попыталась отыскать Анабель, однако девица словно сквозь землю провалилась. Признаюсь, я даже обратилась к специалистам, но и они оказались бессильны.
И зачем?
Что-то я мало понимаю, а вот Диттер, судя по мрачному выражению лица, знает куда больше моего. И если он надеется отмолчаться, то зря…
Позже и он сам исчез, оставив меня без ответов. Что же касается Мортимера, то, когда я явилась к нему, желая примирения, он рассмеялся и сказал, что все идет, как должно, и это лишь начало. Что он получит принадлежащее ему по праву, и единственный способ изменить судьбу — это немедля передать ему права на титул и семейное состояние.
К тому времени, сколь мне известно, собственные его дела, пошатнувшиеся было после ухода из дому, наладились. И подозреваю, во многом благодаря его новым друзьям.
Естественно, я отказалась выполнять безумные эти требования. У меня имелась ты и в то время я испытывала как страх, так и надежду, что именно ты поспособствуешь возрождению рода, а потому я не желала оставлять тебя во власти моего несчастного сына.
И за это я была бабуле благодарна. Что бы ни испытывал ко мне дядюшка Мортимер, сомневаюсь, что это было любовью.
Я сделала все, чтобы воспитать тебя достойным образом. Увы, время мое уходит, а сделано еще слишком мало. И надеюсь лишь, что письмо, полученное накануне, лишь чья-то дурная шутка. А если нет… я спускалась в храм. Я говорила с Нею. Я напомнила о договоре и крови. А потому… я оставлю распоряжения о своей смерти, а ты, дорогая, надеюсь, не додумаешься повторить их. Впрочем, зная тебя, я верю, что ты вовсе не будешь думать о смерти, а потому все ритуалы будут исполнены надлежащим образом. Если мои предположения верны и ты, оставив этот мир, вернешься, значит, древний Договор еще сохранил свою силу, как и проклятый дар твоего рода.
С тем завершаю это послание. И надеюсь лишь, что приближение смерти позволит мне отрешиться и от иных клятв. Как-то слишком уж много собралось их на моей душе. И до чего же они тяжелы. Если бы знала ты, сколь давит вынужденное молчание.
В моем прошлом, да и не только в моем, есть страницы, которые заставляют по-настоящему бояться будущего, ибо душа моя отнюдь не так чиста, а Ее суд не приемлет допущений. И оглядываясь, я понимаю, что наша семья причинила немало зла. Честолюбие моего дорогого супруга, заразившее и нашего сына, его мечты, его надежды, обернувшиеся пролитой кровью. Их упрямство, неспособность отступить, когда даже Она в своем терпении велела остановиться. Их вера и моя собственная слабость, неумение отказать мужу. Я любила своего Грегора. Я продолжаю его любить и сейчас, пожалуй, лучше чем когда бы то ни было, осознаю, что, повторись история вновь, я бы поступила точно так же, как и тогда.
Запомни, деточка, любовь меняет нас.
Твоей матери любовь придала сил. И лишь Она знает, чем закончилась бы их с отцом история, не случись того взрыва. Меня же любовь сделала слабой, зависимой от Грегора, но вместе с тем счастливой. И я хотела бы сказать, что не жалею ни о чем. Но это неправда.
Клятва еще держит. Та самая, последняя, и это к лучшему. Все же хотелось бы оставить в памяти твоей светлый образ семьи. И я уповаю, что ты никогда не найдешь это письмо.
Я так надеюсь ошибиться, моя дорогая. Я так боюсь оказаться права.
И ни слова о любви.
Впрочем, ведьма, что с нее взять… Могла бы предупредить, мол, дорогая, ты, вполне вероятно, имеешь все шансы отправиться следом за родителями, но мне известна некая тайна, которая позволит совершиться чуду… и так далее. Нет же, развели секретов.
Я перевернула последний лист и осмотрелась. Письмо… письмо, это, конечно, хорошо. Куда лучше с ним, чем без него, во всяком случае, я теперь знаю, что оба моих дядюшки, теоретически, с преогромным удовольствием поучаствовали бы в диверсии… но мало. Как же мало.
О тетках она ни слова не написала. И этот намек на иные клятвы… ненавижу намеки, как и игру в прятки, причем с самого детства. А здесь со мной явно играют. Ради одного-единственного письма всю комнату переделывать? Уж проще в сентиментальный порыв поверить.
Нет. Я приду сюда позже. Одна. И по взгляду Диттера, который задержался на столе, я поняла, что приду не только я. Пускай.
ГЛАВА 13
Старуха Биттершнильц обитала на краю города, в прекрасном особняке, построенном не так давно, чтобы он успел обзавестись дурной репутацией. А в нашем городке это само по себе достопримечательность.
Была вдова, пережившая, поговаривают, троих мужей, просто неприлично богата и разумно прижимиста, что наполняло сердца дальних родственников — собственных детей у Биттершнильц не было — печалью и надеждой. Впрочем, поговаривали, что здоровьем она отличалась отменнейшим, а потому всем родственникам следовало запастись терпением.
Что добавить?
Дурной норов? Восхитительную злопамятность и ясный ум, вкупе с немалой изобретательностью? Друзей у старухи не было. С редкими приятельницами, дамами своего круга и состояния — а в нашем городке подобных было, к удивлению, немало — она встречалась на еженедельных заседаниях Книжного клуба и еще, пожалуй, в Благотворительном комитете, где числилась председателем.
Бабушкино место. И бабушкины розы. Я и сейчас узнаю этот сорт с темно-багряными, в черноту, лепестками. Летом здесь, должно быть, красиво. А сейчас… от роз остались колючие стебли, лысые деревья стояли, растопырив ветви. Небо было сизым, грязным, а лужайка медленно превращалась в болото, где то тут, то там проглядывали островки зелени, столь неестественно яркой в сумрачный этот период, что одно это казалось противоестественным.
Журчал фонтан, нагоняя тоску. Сияли белизной мраморные статуи. Стены, слегка прихваченные плющом, были ровны, высоки и надежны с виду… сплошная благодать, плюнуть некуда.
Я остановила экипаж у парадного входа и поморщилась. Все же сегодняшнее солнце было слишком уж ярким… почти невыносимо. Диттер, выбравшись из экипажа — дверцу открывать не стал, позер этакий, — подал мне руку.
Рядом, словно из-под земли, возник лакей самого благообразного вида… но ключи я ему не отдала. Нет, прислуга — это хорошо, но машину я за месяц до смерти выписала, и не хотелось бы, чтобы ее ненароком поцарапали. Да и вообще не люблю чужих рук, которые тянутся к моей собственности, пусть и с благими намерениями.
Тяжелое наследие предков, не иначе.
В общем, оглядевшись, я решила, что места здесь хватает, а гости к старухе наведываются не так, чтобы часто, поэтому…
Пусть себе стоит.
Нас встречал давешний унылый блондин, ныне облачившийся в полосатую визитку вполне приличного кроя. Окинув нас насмешливым взглядом, он произнес:
