А еще отступление было сродни признанию в том, что все эти смерти — зря. Ни смысла, ни… и коронная комиссия вкупе с председателем не любила признавать ошибки.
Недоработка же — дело обыкновенное.
Именно тогда к делу привлекли Фердинанда. Он успел зарекомендовать себя как блестящий теоретик, чьи работы заставили пересмотреть отношение к магическому искусству. Некоторые его идеи, без сомнения, гениальны. И оттого вдвойне больнее осознавать, что он стал лишь тенью себя самого.
Здесь я могла бы поспорить с матушкой. Колдунов много, есть посильнее, есть послабее, но… что-то не слышала, чтобы кто-то из них рвался перевороты в науке устраивать.
Однако с дядей стоит поговорить.
Я была против. Я понимала, насколько мы все увязли в этом деле, и как бы пафосно ни звучало это, я чувствовала кровь на своих руках. И я не желала, чтобы кто-то еще стал жертвой этой гениальной задумки. Но мой свекор полагал, будто вправе распоряжаться своими детьми.
Он просто призвал Фердинанда и поставил его в известность. Он передал записи. Чертежи. Все, что у нас было, велев изложить свои мысли.
В тот вечер Фердинанд поссорился с отцом и братом. Он кричал. И не стеснялся в выражениях. И был во многом прав. Но именно тогда, пожалуй, я сполна осознала, как виновата.
Ай, виновата или нет, но эксперимент продолжился.
Я так думаю. И следующие строки убедили меня в собственной правоте.
Следующую группу набирали исключительно из добровольцев. Они заключали договор, в котором и оговаривались все возможные проблемы.
А составлял его, не сомневаюсь, Аарон Маркович, поэтому проблемы были описаны пространно и тем занудным языком юриспруденции, который для большинства хуже иностранного.
Им щедро платили, и для многих этого было достаточно. Признаюсь, я с самого начала полагала, что люди эти обречены, но, к стыду своему, и не пыталась отговорить их, решив, что каждый сам делает свой выбор. Каждый кандидат был обследован и, при наличии серьезных заболеваний, не поддававшихся коррекции, исключен. Правда, таких было немного. Мы уже знали, что наличие дара благотворно сказывается на здоровье его обладателя. Среди доноров почти не находилось людей, которых можно было бы назвать непригодными. В то время как подыскать подходящих реципиентов оказалось крайне сложно. Из десятерых желающих годен был лишь один. Ко всему согласно пожеланию Фердинанда мы подбирали пары по принципу максимального сходства, учитывая пол, возраст, положение и состояние здоровья.
Фердинанд внес коррективы в ритуал. Я не знаю, какие именно, ибо к этому времени меня допускали лишь к малой части разработок, впрочем, не меня одну. Полную картину видели лишь мой свекор, супруг и Фердинанд. Даже моя свекровь, человек, пользовавшийся полным доверием, не знала многого.
А лист-то подходил к концу.
И почему-то меня это несказанно тревожило.
Первая стадия прошла отлично.
Процедура изъятия была отработана, разве что согласно задумке Фердинанда оно было двойным. Его мысль оказалась на удивление простой: нельзя взять, не дав ни чего взамен. И изымая кусок души, мы должны что-то оставить, к примеру, кусок другой души. Таким образом у реципиентов образовывалось первичное пространство для размещения энергии, а рана в энергетической структуре доноров закрывалась сходным по свойствам материалом.
И как ни удивительно, но это сработало.
Значительно снизились болезненные ощущения у реципиентов, тогда как у доноров они возникли, но не в той степени, чтобы обеспокоить. Нам не пришлось применять морфий, да и целительские настойки, снижавшие уровень общей тревожности, не пригодились. Это было сродни чуду.
Именно тогда мы, кажется, и начали думать, что на этот раз все действительно получится.
Год.
Мы год держали их в поместье, устроив в восточном крыле…
А после в этом самом крыле прошел глобальный ремонт, о котором бабушка сказала, будто бы был он исключительно маминой прихотью. Мол, устала она от древней обстановки.
Мы ежедневно осматривали их.
Проводили долгие беседы. Мейстер Виннерхорф оценивал состояние здоровья. И корректировал, если возникала подобная надобность. К счастью, возникала она весьма редко, поскольку обе группы демонстрировали отличное здоровье. Лишь однажды кто-то всерьез отравился устрицами.
Единственное, на что жаловались обе группы — чужие сны.
Они так и говорили, мол, чужие.
Но объяснить, как именно определили принадлежность сна, не могли. Они и сами терялись, стоило начать задавать вопросы. Лишь твердили, мол, сон чужой. Не кошмары, отнюдь. Не некие важные, несущие скрытый смысл видения. Но просто лишь сны. Порой их и содержание люди затруднялись пересказать, иные и не помнили, но меж тем пребывали в твердой убежденности, что сны чужие.
Впрочем, поскольку никто из обеих групп сим фактом не встревожился, — снотворные избавляли и от снов, и от неловкости по пробуждении, в которой мне призналась М., женщина пожилого возраста, решившаяся на эксперимент из желания помочь внукам, — мы сочли подобное побочное действие вполне допустимым.
Почему мне все это не нравится?
Наверное, потому, что если бы их чудесный эксперимент увенчался успехом, листок бы не спрятали в древней книге. Отнюдь.
Секрет или нет, но род бы получил награду. Признание. И высочайшую благодарность, пользы от которой немного, но вот к положению она бы обязывала. Да и Империю ждали бы перемены, пусть сперва незаметные, но…
Все было тихо. Обыкновенно. И статистика рождения одаренных не изменилась, как и не возникали случаи удивительного исчезновения дара…
Я посмотрела на окно. Ночь. Снег. Небо, что разодранная подушка, из которой сыплется мокрый свалявшийся пух. Он грязен и неприятен даже издали, а еще пахнет дурно. И я заставляю себя вернуться к листку.
Свекор готовил отчет для высочайшей комиссии. Он был счастлив, он был уверен, что совершил открытие, которое увековечит его имя в веках.
Вот, значит, в чем дело.
У всех нас есть маленькие слабости. Я вот к деньгам неравнодушна, если не сказать больше, а дедушке славы не хватало. В веках.
И всенепременно в учебники войти. Без этого и жизнь не мила, а… остальное не важно.
Интересно, я тоже такой стану? Со временем? Буду готова за определенную сумму убить, продать… впрочем, я и сейчас готова, не стоит кокетничать. Просто сумма должна быть такой, чтобы окупить все, включая душевные терзания.
Плохо?
Отвратительно даже… в монастырь, что ли, съездить, помолиться? Или не поймут-с?
ГЛАВА 44
Мой супруг, кажется, поддался его настроению и всерьез размышлял над тем, стоит ли соглашаться, если ему предложат возглавить кафедру некромантии при императорской Академии. Даже я, кажется, вздохнула с немалым облегчением.
Ведь если у нас получилось, то все не зря?
Она это у меня спрашивает?
Ах, матушка… жаль, тогда я была слишком мала и несведуща в коронных делах, иначе высказалась бы… определенно высказалась бы.
Лишь Фердинанд продолжал сомневаться. Он вновь и вновь перелистывал личные дела. Ежедневно присутствовал на осмотрах. Он допрашивал каждого на предмет тех самых чужих снов, и как-то пожаловался даже, что люди стали его избегать.
Я посоветовала отстать от них. А он отказался. Обмолвился, что сны не так уж безобидны, как нам кажется, а наши подопечные лгут. Увы, его идеи о заговоре даже мне показались несколько надуманными. А свекор и вовсе по считал их опасными. Какой заговор, когда почти готово представление его к ордену Морской звезды? И выше чести быть не может, ибо в его роду никто не получал подобной награды.
В его?
