Небо тучами затянуло, фонари едва-едва темноту разгоняют… самое оно на ведьм охотиться. Или ведьмам.

— Знаете, мне всегда казалось, что тьма другая, — от стены ангара отлипла тень, которая взяла и превратилась в Монка.

— Какая?

Вот же… и шею ему не свернешь.

А в подвалах наших не один труп скрыть можно. Что и говорить, предок мой понимающим человеком был, с немалым запасом строил. И подозреваю, судя по тем самым отчетам древним, не все запасы мне ведомы.

— Агрессивная. Стирающая разум…

— То же могу сказать про свет.

— Все не так, как кажется, верно? — Монк выглядел много старше своих лет, и клянусь, слабый сосуд его тела светился, и что самое отвратительное, это не гляделось неестественным. — Я не собираюсь вас останавливать. Или выдавать. Или… как-то иначе влиять на происходящее.

Его лицо исказила немалая мука.

Благословение?

Ага, что-то подсказывает, сам Монк многое бы отдал, чтобы избавиться от этого благословения.

— Я… лишь хочу предупредить: будьте осторожны… на всякую тьму отыщется большая…

— А на свет?

— Без исключений, — он поклонился и отошел. А я…

— Скажите, — я не рискнула прикасаться к этому человеку. — А вы можете почувствовать, где проводился ритуал… ваша ищейка утверждает, что в доме принесли человеческую жертву…

— И не одну.

— Так вы можете…

— Могу.

— И не только сами почувствовать, но и показать. — Я не понимаю, какую странную игру он ведет, но участвует в ней Монк не по собственной воле. А у силы, его ведущей, собственный взгляд на наше нынешнее бытие… и все же стоит спросить разрешения.

Монк молчал.

Долго так молчал. Стоял, закрыв глаза, опершись рукой на капот старенькой машины, и свет, в нем заключенный, пульсировал, ворочался, грозя разломить слабый сосуд человеческого тела.

— Я… да… это я могу сделать, — тихо произнес он. — Спасибо.

— За что?

— Сложней всего просто смотреть… и… позвольте… — Он коснулся моей руки прежде, чем я успела отпрянуть. Искра света впилась в кожу, обожгла и растворилась. — Мне сказали, так надо… это малое воздействие… разрешено… как и что оно вам даст… не повредит, клянусь.

Ясно.

Я поскребла запястье, которое зудело, как после ожога кладбищенской крапивой. Что ж, будем считать, что меня благословили на совершение подвига. Монк вышел следом за мной и остановился. Он задрал голову, подставляя лицо дождю, раскинул руки. Он стоял, чуть покачиваясь, тяжело дыша, а еще я почуяла пряный резкий запах крови.

Божественное внимание не так просто вынести.

И надеюсь, он не простынет. Двое сопливых на один дом — это несколько чересчур.

Забор я перемахнула легко, задержавшись наверху ненадолго: уж больно вид был хорош. Я видела дома, подернутые пеленой дождя. Дорогу. Далекие огоньки фонарей. И было в этой картине нечто глубоко родное и умиротворяющие.

Спрыгнув в лужу — холода я не почувствовала, но под ногами чавкнуло весьма и весьма характерно, — я быстрым шагом направилась к центру. Сверну на Заплечную улочку, а оттуда уже и до центра рукой подать.

Этот особняк горел огнями.

Из раскрытых окон доносилась музыка, звучали голоса. Кто-то смеялся, кто-то говорил, как мне казалось, излишне громко… сновали люди, мало меня интересовавшие. Но все же… к счастью, у самого дома рос вполне солидных размеров дуб. Уж не знаю, когда и кем он был посажен, но для моих целей годился.

Я взлетела на толстую ветку и подобралась к дому. Ага… Вот и гостиная. Мужчины… женщины… весьма сомнительного пошиба женщины. Чересчур ярко накрашены, а наряды того дешевого толка, который лишь притворяется роскошью. Атлас, парча… толстые золотые цепочки на шеях. Блеск фальшивых камней.

В остальном все обычно.

Кто-то пьет. Кто-то курит. Кто-то уснул прямо на ковре… и где здесь искать хозяйку дома? А вот и соседнее окно… парочка, устроившаяся на столе, фи, какая пошлость, с учетом того, что стол обеденный… но девица чересчур вульгарна и… мне жаль это место.

Дом казался оскорбленным. И я чувствовала его недовольство. Да, ему случалось видать всякое, и порой происходившее явно выходило и за рамки морали, и за рамки законности, но… все это было сдержанней.

Достоинство. И разумность.

А это…

Я вскарабкалась повыше, туда, где корявая кривая ветвь доходила до самой крыши. Нет, у нынешнего моего положения определенно имеются некоторые преимущества. Прежде я по деревьям лазила куда хуже. Вообще не лазила.

А тут… какой простор для наблюдения. И действия.

На крышу я перемахнула с легкостью, поразившей меня саму. Когти впились в старую черепицу, и дом вздохнул. Вниз полетела мелкая крошка и куски мха. А я спустилась по водосточной трубе на третий этаж. Здесь пахло травами и пылью. Коридор зарос изрядно.

Тишина. Мышиное гнездо в дальнем темном углу. И ни следа прислуги… ага, нет, все-таки кто-то был. В самой крайней комнатушке на табурете дремал старик. Весьма почтенного возраста и того благочинного обличья, которое так ценится в дворецких. Старика я не стала беспокоить, выскользнув на лестницу.

Принюхалась. Опиум. Виски. Дешевые духи, почти заглушающие и тот, и другой ароматы. Девица, перекинувшись через перила, смачно блевала в лестничный пролет. Она была вусмерть пьяна и одета лишь в шелковую комбинацию и черные чулки. Дырка на голени дополняла образ.

Я взяла девицу за шею и легонько встряхнула.

— Т-ты… ч-чего, — икнула она, вытирая слюну ладонью.

Зрачки расширены. Сердце скачет, что заяц на собачьих бегах… этак она скоренько себя в могилу сведет. Зато на шее три золотые цепочки…

— Ничего, — я похлопала новую знакомую по плечам, прикидывая, способно будет это существо потом вспомнить о нашей встрече. — Хозяйка где?

— К-какая?

— Дома.

— А… она… — девица икнула и зажала рот рукой. — В-ф-блетеке…

— В библиотеке? — на всякий случай уточнила я, а то мало ли.

— Ага… — и девица согнулась в новом приступе рвоты. К счастью, вывернуло ее не на меня. Я развернула ее и оставила.

Надеюсь, с лестницы не сверзнется. А нет… Судьба такая.

Библиотека традиционно располагалась на первом этаже. Я без особых проблем спустилась, лишь единожды переждав в тени увядающей пальмы парочку, которой вздумалось устроиться прямо в коридоре. Девица повизгивала, а ее партнер, в котором я без особого удивления узнала кузена, был молчалив. Вот где, стало быть, Юстасик время проводит…

Музыка звучала. Кто-то матерился.

А вот дверь в библиотеку была заперта. Впрочем, кого способна остановить подобная мелочь? Пара шпилек и две минуты времени, и вот уже дверь из старого дуба беззвучно отворяется.

В первое мгновение библиотека кажется пустой. Но нет… Я чую тепло человеческого тела. И запах крови. И боль. Отчаяние.

И… я вижу ее, ту женщину, которая решила, будто ей Адлар мешает. Она довольно молода и, кажется, когда-то ее можно было назвать красивой. Круглое личико с детскими чертами. Вздернутый носик. Губки-сердечко…

Синяк все портит.

Сложно по достоинству оценить внешность, когда лицо украшает синяк… и не один. Вот тот, на скуле, старый, он уже стал бледно-зеленым, а вот губа разбита недавно, распухла, выпустила капельку крови.

И левый глаз заплыл.

— Кто вы? — просипела женщина, пытаясь прикрыться.

Она была голой.

Совершенно голой… и некрасивой. Чуть обвисший живот. Слегка располневшие бедра. Грудь поплыла, а на спине виднелась надпись алой помадой. Потаскуха. Надо же… до чего у людей семейная жизнь бурная.

— Чего вам надо?

Руки ее украшали синяки весьма характерной формы… ее били ремнем… вон и пряжка отпечаталась, форменная, с орлом… А на бедрах видна россыпь ожогов.

— Пообщаться, — я уселась в кресло и, сняв со столика бокал с недопитым виски, понюхала.

Интересно, что стояла эта красавица на крохотной круглой табуреточке. У меня в детстве тоже такая имелась. Удобной была, да… для ребенка.