— А Ингрид полагала, что это Норма спускает деньги впустую.

— Да, — удивленно произнесла девочка.

Понятно.

— А отец кого больше слушал?

— Норму. Он думает, что Ингрид еще маленькая…

То есть мотив у сестрицы имелся. А вот духу… петуха она не убила, но петух, если подумать, не сделал ей ничего дурного, тогда как родная сестра с ее благочестием крепко мешала жить.

— Скажи…

С другой стороны убить кого-то не так просто…

— …а Ингрид знала, где Норма будет в тот день?

Все-таки слабо мне верилось в случайность встречи.

— Ага, — Эльза вытянула шею. — Кто ж не знал… она в парке любила гулять… только к Ингрид тогда Марта пришла… и еще Берта. Они полдня за модными журналами просидели… хихикали… а меня прогоняли.

— Это они зря, — я щелкнула мелкую по носу.

Какая-то мысль крутилась. Крутилась-вертелась, но покоя не давала.

Чай мы подали, и я наблюдала за тем, как манерно и изящно держит чашечку Ингрид. Вот она чуть наклоняется, легонько касается рукава… Вот вздыхает, прижимая ладошку к груди, и взгляд Вильгельма к этой самой груди прилипает. Вот запрокидывает голову. Трепещут ресницы. Легкий румянец ложится на щеки… И увлеченная игрой, она забывает о том, что необходимо изображать скорбь. Но спохватывается, и торжествующая улыбка гаснет, сменяясь странною гримаской. В глазах блестят слезы…

Могла или нет? Сама — вряд ли, но… ей ведь не обязательно…

— А девчонка не так проста, — сказал Вильгельм, щурясь на солнышке. Зимнее, оно пригревало, навевая мысли о скорой весне, а с ней придут затяжные дожди, меланхолии и желание пустить пулю в лоб. Каждый год кто-то да не удерживался.

Что поделаешь, городок наш — место специфическое до крайности. Это уже после, ближе к лету, когда дожди иссякнут, небо сделается чуть ярче, лужи подсохнут, а на городских клумбах зазеленеют розы… тогда в город потянутся приезжие.

Сперва это будут редкие парочки, которые прибудут утренним самым дешевым рейсом. Они станут держаться нарочито отстраненно, всем видом своим демонстрируя независимость и состоятельность, они поселятся в пансионатах средней руки или же на съемных квартирках… Позже станут появляться мобили, и потянется публика совсем иного свойства.

И нечего думать, что зверское убийство сколь бы то ни было повредит репутации города. Напротив, оно придаст скучному курортному бытию остроты… Простор для фантазий. Слухи…

Игра.

Раньше мне это не представлялось столь уж циничным. Теперь… что изменилось? Светлый дом повлиял? Надо будет сдержать слово и отправить сюда приличную прислугу.

— Тоже заметил? — Диттер смахнул каплю со лба и поморщился. — Это место вызывает у меня желание повеситься…

— Ты про дом?

— Я про город.

И оба уставились на меня. А я… что я?

— Не поддавайтесь, — посоветовала я и раскрыла зонт. А эти ишь, усмехаются. Думают, шучу, но… здешние дожди имели какое-то совсем уж необъяснимое свойство поднимать в душах людей неподготовленных самое дурное…

— Думаешь…

Диттер предложил мне руку. И Вильгельм. Монк, к счастью, держался позади вместе с отвратительного вида кофром, который он с трудом волок. Руки я приняла. На Монка оглянулась. Он стоял на дорожке, посреди лужи, не замечая этого, и смотрел на дом… как смотрел?

Свет его сплетался со светом. И это было даже красиво, пожалуй… а еще, надеюсь, ему удастся отстоять девочку…

И уехать ей стоит пораньше. Надо будет сказать Тео, что в столице есть пансионаты для девочек… там безопасно. Намного безопасней, чем здесь.

— Монк! — рявкнул Вильгельм, через мою голову бросив разгневанный взгляд на Диттера, который, впрочем, взгляд этот проигнорировал, сделав вид, будто ему все равно. — Навязали на мою голову… а мне присматривай, чтобы не вляпался… куда теперь?

— К Норману Ульгрему, — ответила я. — Что? Младшим сестрам многое известно о жизни старших… а что до Ингрид…

Мой рассказ не занял много времени. Дознаватели слушали. Вильгельм хмурился, Диттер покусывал губу… а ведь он снова бледный и почти ничего не ест. Ему не больно, богиня сдержит свое слово, но… отсрочка рано или поздно закончится, и болезнь сожрет его. Жаль ли мне? Немного. Да, именно… я ведь не чудовище, я ведь способна на обычные человеческие эмоции… именно так… все дело в сочувствии…

И еще у него шея смуглая. А на плече родинка, я помню.

— Что-то не так? — Диттер очнулся.

— Что именно?

— Не знаю… но ведь не так?

— Все не так, — буркнул Вильгельм, пытаясь занять водительское место, но я шлепнула его по руке. А будет возмущаться, выделю ему собственный мобиль. — Город этот… люди… Норман, значит?

Он был немногим старше Нормы. Норма и Норман. Мило.

В обществе именно так бы сочли, а в статейке, которую всенепременно напечатали, объявляя о помолвке, написали бы, что люди с подобными именами просто должны были влюбиться друг в друга.

Норман полноват. Рыхловат. На редкость нерешителен. Он вздыхает и мнет платочек, трогает воротничок рубашки своей, уже изрядно измятый, а после, вовсе забывшись, начинает кусать себя за пальцы. Вздыхает. Спохватывается. Лицо его кругло. Щеки пухлы. Вздернутый какой-то девчачий носик. И пухлые губы бантиком. Ямочки на щеках. Не мой типаж, но кому-то определенно нравился.

— Я… я до сих пор простить себе не могу… — он и говорил-то тонким женским голоском, который раздражал неимоверно. — Мне… мне следовало проводить ее… она… была такой милой, такой… я собирался… собирался объявить ее отцу о намерениях… ухаживать… просить разрешения.

Мямля. Но светлый до зубной боли, а светлые не убивают, во всяком случае, не так, как убили Норму, и я почти готова поверить, что та в посмертии своем оказалась права.

— Я… я осознаю, что… такая девушка могла бы… найти кого-то… куда более достойного… ее красоты и ума… — он запинался и розовел, а на щеках вспыхивали алые пятна, и Нор ман хватал себя за щеки. Светлые ресницы его трепетали, а в глазах стояли слезы. Возникло почти противоестественное желание обнять этого бедолагу. Но я моргнула, и желание исчезло. Ага…

А ведь в доме не только он обретается. И дом этот, пусть расположенный в приличном районе, был невелик. Но с другой стороны, дело не в размерах… здесь в отличие от особняка Ингвардоттеров было чисто.

Сиял наборный паркет. Поблескивали позолотой рамы. И картины… вот та мне знакома, на последнем аукционе за нее просили непотребную сумму в сорок тысяч марок. Как по мне мазня того не стоила, но Норману приглянулась…

— Это мой брат, — тихо произнес он, потупившись. — Он покровительствует искусству…

Вызолоченные ручки.

— Старший?

— Младший, — Норман вздохнул. — Он… он очень хороший человек, просто… немного другой…

Насколько другой? И не брат ли приобрел вот ту мраморную глыбу, по недоразумению названную статуей? Нет, что-то в ней было… если приглядеться… то ли волчья морда, то ли раззявленная харя неизвестного чудовища. Мрамор выглядит оплавленным. Манит.

— Я не очень понимаю современное искусство. — Норман с трудом поднялся и потер грудь. — Простите… сердце… я не могу успокоиться… как узнал… мы… у меня были серьезные намерения. А теперь… теперь Норма…

Они встретились в госпитале.

Норман состоит в попечительском комитете и к делу относится в высшей степени серьезно. И эта же серьезность, которая на самом деле встречается не так уж часто среди людей его положения, к сожалению, более озабоченными делами суетными, нежели чем-то действительно важным, привлекла его в Норме.

Нет, это не было романом в полной мере. Просто… Она очаровала его. Умом. Характером. Своей невероятнейшей способностью сопереживать другим людям… а еще рядом с нею Норман ощущал себя… другим. Не скучным толстяком, не способным в присутствии дамы связать и двух слов.

Да и о чем говорить, если Норман совершенно ничего не понимал в моде. В спектаклях. И в искусстве тоже. Вот брат его — дело другое… Альберт всегда умел находить общий язык с людьми и…