Тетушка слегка взвизгнула. А я улыбнулась.

— Добрый вечер, дорогая, — произнесла я, широко улыбаясь. — Как вы себя чувствуете? Бессонница там… желудочные рези? Мне говорили, что муки совести часто проявляются в виде желудочных резей.

— Совести?

Она быстро справилась с эмоциями.

— Что тебе здесь надо?

— Так и знала, что совести у вас отродясь не было… родную племянницу… любимую… и хоронить в подобном убожестве! — Я ткнула пальцем в уродливый гроб. — И не стыдно вам?

— Что тебе здесь…

— Поговорить с сестрицей… — Я отмахнулась от управляющего и спросила: — Ты с ней спишь?

По тому, как порозовел паренек, я поняла: спит. И вряд ли из большой любви.

— Сочувствую…

Тетушка покраснела. Побелела. И опять покраснела. Щеки ее раздулись, а губы посинели… какое многоцветье.

— Осторожней, этак и удар получить недолго, — я присела на гроб.

Тот самый, эксклюзивно-дубовый и дорогой. Вполне себе удобный, несмотря на все посеребренные завитушки.

— Убирайся…

— Тетушка, — я лизнула палец и потерла полировку. Звук получился мерзковатым, скрипучим. — Вы же сами говорили, что любите меня… что желаете только помочь бедной сиротке… а теперь гоните несчастную…

И рукой на дверь, чтоб жест широкий, показательный.

— Во тьму… зимой… под дождь и снег. — Вон!

Я гордо вышла и дверью, прошу заметить, не хлопнула, хотя душа отчаянно желала праздника. Во тьме и вправду были и дождь, и снег.

И слякоть.

Где-то душевно выли собаки. Кто-то матерился и душевно так… я вдохнула прохладный воздух.

— Тебе нравится их доводить? — поинтересовался Диттер.

— Есть в этом что-то… не знаю… то ли дело в том, что они такие… то ли в том, что я…

Где-то что-то хлюпало и вздыхало, запах сероводорода стал ярче, заглушая иные ароматы. И надушенный платочек, чуется, здесь не спасет.

— Когда-то я наивно полагала, будто им и вправду интересна. Сама по себе…

Я спустилась во двор. И конечно, угодила в лужу, что не добавило хорошего настроения. Простуда мне, конечно, не грозит, но это еще не значит, что мокрые туфли мне приятны.

— Но им нужны были только деньги… много денег… и сколько бы я ни давала, им будет казаться, что этого мало, что себе я оставляю больше. Единственный, пожалуй, кто никогда денег не просил, это дядя Фердинанд…

— У него своих, полагаю, хватает.

— Да?

Диттер подал руку, помогая перебраться через лужу.

— Он уникальный специалист. Теоретик. Основоположник дисциплины…

Надо же… какие умы в богом забытом семействе.

А ведь силы он лишен искусственно, если божественное вмешательство можно считать искусственным фактором. Главное, что кровь его эту силу помнит.

И передаст детям. Передаст ли? Буду надеяться… И если так, то появляется место для маневра и определенные судебные перспективы.

— У него около дюжины коронных патентов, — продолжал Диттер. Мы добрались до ограды и остановились. Автомобиль выглядел этакой темною громадиной, сиротливо жавшейся к темному же заборчику. Надеюсь, колеса не сняли, с местных станется…

Здесь еще те умельцы обитают.

— В основном теоретические разработки, но, как выяснилось, что теорию до этого недооценивали… ему неплохо платят.

Да и коронный патент — это вам не шутки.

Дюжина, стало быть… И госзаказы, и… и если так, то не факт, что за мое предложение дядюшка ухватится. Он, сколь понимаю, близок к получению личного наследуемого герба, а это…

Женить его надо. И размножить. В смысле два наследника — всегда лучше, чем один… старший ему достанется, а с младшеньким, если уродится одаренным, и поработать можно будет. Воспитать наследником. Если бы я еще знала, как это делается.

Я вздохнула.

— И откуда ты все это знаешь?

— Он часто нас консультирует. Ничто ведь не стоит на месте, и находятся умельцы, переделывающие старые обряды на новый лад. В лучшем случае они сами помирают в процессе. В худшем… нам приходится расхлебывать последствия.

Ага… Старые обряды на новый лад.

И царапнула мыслишка нехорошая такая… а ведь… отдать силу, взять силу… забрать у одного, чтобы передать другому. У Марты получилось, у Гертруды… Сони… и если так, то обряд опробован не единожды.

Кто его создал? Для чего?

— Не думаю, — Диттер потянулся. — Герр Фердинанд лучше, чем кто бы то ни было знает, что за все приходится платить, и та сила, которую они получили, рано или поздно, но убила бы их самих.

В том-то и дело, что рано или поздно. И в данном случае скорее поздно. И…

— Простите… — управляющий выглянул из темноты. — Я надеялся, что вы еще не уехали… госпожа очень гневалась…

Я думаю…

— Но мне показалось, что вам стоит знать… мы с фройляйн не то чтобы близки, но… она оставила, — мне протянули слегка замусоленную карточку. — Если кто будет искать ее…

— Спасибо, — я карточку взяла. — И если захочешь сменить работу, дай знать.

Парень усмехнулся и ответил:

— Благодарю, но… здесь у меня очень неплохие перспективы. Я надеюсь, что фрау ответит на мое предложение согласием… она хорошая женщина. Просто в жизни ей не повезло.

Меблированные комнаты фрау Орсен располагались в месте почти приличном. На лестнице здесь пахло жареным салом и чесноком. Мусора под ногами почти не попадалось, а из-за тонких дверей не доносились пьяные песни.

— Мне подождать? — предложил Диттер, озираясь.

А могла бы сестрица и чего поудобней выбрать.

— Буду благодарна.

Она была дома. Вышивала. Сидела в старом кресле и вышивала. Я окинула взглядом крохотную комнатушку. Здесь и развернуться-то с трудом можно, особенно после того, как в комнату впихнули кровать, шкаф, почти заперший дверь, и столик с креслом. Ножка у кресла отсутствовала, но ее с успехом заменял круглый увесистый булыжник.

— Доброй ночи, — сказала я, щурясь.

А вот лампа с камнем была новая, полагаю, из личного сестрицы имущества. Та скривилась, явно не рада встрече.

Халатик шелковый. Волосы перехвачены атласной лентой. Пудра. Румянец. Тени на глазах. Тушь, которая, правда, начала несколько обсыпаться.

Под халатом пеньюар. И вышивка-то… пока не видно, но нити бурые, черные, темно-красные… явно не бабочки с сердечками.

— Не скучала? — мурлыкнула я. — Кого ждешь?

— Не тебя.

— Поговорим?

— Ты знаешь, чего я хочу.

— Знаю, — я пожала плечами и присела на край стола, который заскрипел, но выдержал. — Однако, надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что это невозможно.

— Почему?

А вот теперь она не притворялась. Не играла. Не…

Спокойна и умиротворена, как и полагается темной ведьме, которая прекрасно знает собственные силы.

— Потому что твоя мать заключила договор…

— Который твоя смерть аннулировала.

Ага, а она успела подготовиться.

— Это еще доказать надо. Юридически я по-прежнему являюсь главой рода. И буду являться пару сотен лет точно… Уверена, что доживешь?

— А ты уверена, что речь идет о паре сотен лет? — передразнила меня сестрица. — Всякое ведь случается… в том числе и с мертвыми.

— С живыми чаще.

— Суд решит…

Интересно, почему она так уверена? Не понимает, что суд — это не только долго, но и весьма дорого… или… уже нашла кого-то, готового представлять интересы бедной девочки за малый процент от ее имущества? Скорее всего…

Бургомистр? Герр Герман? Кто-то еще? В городе изрядно людей состоятельных, которые не откажутся стать еще более состоятельными… а в случае неудачи тихо отойдут в тень, оставив сестрицу наедине с ее векселями.

— Знаешь, я ведь, являясь главой рода, вполне могу назначить преемника…

Она улыбнулась, этак снисходительно, мол, надеешься обойтись малой кровью?

— И помимо тебя есть у меня варианты…

Особенно если дядюшка все-таки возьмет и женится. Или хотя бы даст себе труд наследником обзавестись.

Я встала. А сестрица, отложив вышивку, потянулась, поднялась медленно и текуче…