Утренний кофе, почта и булочки со сливочным кремом. Отец… он снова недоволен: на благотворительность уходит слишком много денег, и что с того, что Норма имеет право тратить собственное приданое, лучше бы она использовала его, чтобы мужа найти…

Разговор оставляет неприятный осадок. И Норма решает прогуляться. В сад. В саду по раннему времени пусто. Птицы поют и… грохот колес по мостовой. Знакомый…

Кто-то очень знакомый, кого она рада видеть. Она не помнит лица — наверняка неспроста, — но вот само ощущение радости не удалось скрыть. И готова поклясться, что радость эта весьма специфического свойства. Кто бы ни подошел к ней, он был симпатичен Норме.

Любовь? Еще нет. Скорее глубокая личная симпатия… я пытаюсь поймать это ощущение, слишком уж оно… непривычно? Нет, я сама тоже испытывала симпатию к людям. Иногда. Но не такую…

Парк. Дорожка. Беседка. Здесь тихо и любопытствующие взгляды не помешают.

Отец будет недоволен. Чем? Выбором. Он предпочел бы состоятельного супруга, но…

Не в деньгах дело. А в чем тогда? Настойчивость заставляет Норму отступить. Извини. Я не привыкла говорить с мертвыми и вообще… предпочитаю конкретику, а тут сплошные эмоции, в которых с непривычки легко заблудиться.

Беседка, стало быть. Знаю я эту беседку, расположенную в месте столь глухом, что она давно сыскала в городе славу вполне определенного рода. Говорят, лет двести тому достаточно было приблизиться к этой самой беседке, чтобы запятнать репутацию.

Нет, внутри бывать не доводилось, я все же предпочитаю комфорт и гостиницу, а игрища на природе — для любителей. И вовсе я не пошлая, а Норму тем паче ни в чем подобном не подозреваю. Она слишком благовоспитанна, чтобы согласиться даже на поцелуй без брака…

Он привел.

Значит, все-таки он… а то симпатия симпатией, но вкусы у людей бывают разные. И возмущаться не стоит, была у меня одна приятельница, с которой мы однажды в постели очутились. Ничего себе опыт, но не сказать, чтобы совсем уж шокирующий. Просто мужчины мне больше по вкусу.

И Норме, выходит, тоже. Вот, уже что-то общее нашлось. Так что с беседкой?

…провал.

То есть беседка была, беседа тоже, а потом провал и пробуждение.

Комната. Стены убраны коврами. Потолок низкий и темный. Сыро. Пахнет плохо… но скоро запахи перестают иметь значение. Они приходят… мужчины и женщины… Много. Ей кажется, что много, но мне достается размытая картинка, в которой я насчитываю едва ли с полдюжины человек. Они обряжены в серые просторные балахоны, а лица скрыты масками. И маски знакомы.

У нас хранятся подобные, сделанные из нескольких слоев плотной ткани, пропитанной особым клеем. Когда-то считалось, что в состав его добавляли травы, способные избавить от заразы. Безликий верх. Носы-клювы, где скрывалась сложная система труб. Они не только фильтровали воздух — примитивно и преотвратно, даже если добавить в специальные емкости желтоватые комочки дезинфектанта, но и голос искажали.

У каждой был собственный.

Зачем прадед собрал эту коллекцию, понятия не имею, но в детстве мне нравилось примерять чумные маски, представляя себя чудовищем.

Тем, из памяти Нормы, представлять не приходилось. Они и были чудовищами, пусть и по недоразумению запертыми в дрянной человеческой плоти.

Насилие. Ненавижу насилие. Крики жертвы вязнут в коврах, а люди-птицы — маски были клювасты и делали владельцев похожими на огромных уродливых воронов — веселятся. Кто-то первым берется за нож, кто-то выхватывает угольки из жаровни. Ей так больно.

И я хочу утешить, но… мы обе понимаем: надо смотреть. Всматриваться. Балахоны? Он коротки, едва закрывают срамные места, а потому я изо всех сил разглядываю насильников, пытаясь уловить хоть что-то…

Шрамы. Метки. Татуировки… вот тот, определенно, полноват. И ноги его бледные с выступающими венами явно принадлежат нездоровому человеку. А вот эта маска, что стоит в отдалении, явно надета женщиной. Уж больно характерный пышный зад. От нее пахнет…

Осторожно, в чужую память легко привнести мусор собственной.

А мучения длятся. И длятся. И…

В какой момент я замечаю тень в углу? Сперва она расплывчата, и мне стоит немалого труда сосредоточить внимание Нормы на этой тени. Человек?

Да. В балахоне. В маске. Только во всеобщем веселье, которое давно перешло ту грань безумия, за которой нет возврата, он не принимает участия. Просто… наблюдает? Почему? Кто он? Он уходит незадолго до того, как в чьей-то руке появляется нож.

— Голову, — слово-команда обрывает смех. И несколько рук вцепляются в разодранное искореженное тело. Норма уже едва дышит, да и смерти… смерти она никогда не боялась, просто не думала, что та будет настолько страшной.

И отец… С ним поругалась… Сестрам не сказала, что любит.

Передам.

…у отца прощения… если бы она была осторожней…

Имя назови.

Она не может… это будет неправильно. Покрывать того ублюдка неправильно, который из беседки ее в подвал переместил.

Я не могу этого знать наверняка. Вдруг он невиновен? А я назову имя, и это будет почти приговором. Норма знает, как порой сложно добиться правосудия.

Твою ж… Я все равно найду этого ублюдка, и мы поговорим. Вдвоем. Без полиции. А там… будет видно.

Норма вздыхает. Она умерла. Она смотрела на себя, распятую на камне-алтаре, истерзанную и уродливую, и удивлялась той легкости, которая наступила в душе. Да, эта жизнь не удалась, но ее ждал светлый путь…

Она ступила на него.

А я, моргнув, тихо произнесла:

— Монк… помоги ей… пожалуйста.

Сама же тихо сползла на пол, села, обняла себя и закрыла глаза. Мы с Нормой не слишком хорошо ладили, но… без нее мир стал много хуже.

— Значит, тень. — Вильгельм ел.

Много и с немалым аппетитом. Он подвинул к себе блюдо с перепелами, тушенными в меду, и второе, с картофельными дольками.

Картофельный салат. Колбаски, жаренные на открытом огне. И еще что-то… наша кухарка расстаралась на славу, вот только меня все еще слегка мутило.

— Тебе только это интересно? — Диттер чесночные колбаски обнюхивал и вид имел пререшительный.

— Нет… мне интересно, как в одном маленьком городке накопилось столько дерьма…

— Это… старое дерьмо. — Я плеснула себе вина. Темное. Красное. Тягучее, с виду на кровь похоже, только пахнет цветами.

Я думала.

Там, в мертвецкой, отмахнувшись от мейстера и Диттера, который сел рядом и накинул на плечи мои куртку. И по дороге… я позволила Вильгельму сесть за руль, а сама закрыла глаза и сделала вид, будто сплю. Монк не мешал, тоже был задумчив. Инквизиторы тихо переругивались, но мне не было дела до их разборок.

Я все еще думала.

Тогда, много лет назад… молодые люди, которые взяли и объединились… бывает… опиум и кое-что покрепче, чувство неудовлетворенности жизнью, скука и… как итог тайное общество, где можно было все… тоже возможно. Но каков шанс, что история, не просто замятая, но надежно сокрытая, как понимаю, погребенная под грудами правдоподобной лжи, взяла и повторилась?

Снова общество. Снова…

— Он был тогда, — я произнесла это, пробуя вино, в котором явственно ощущался привкус крови. И это мне не привиделось. Я оглянулась, и Гюнтер возник за левым плечом.

— Мне показалось, что вам стоит учитывать некоторые особенности нынешнего вашего состояния…

Я кивнула.

Стоит? Хорошо.

— А…

— Рашья знает свой долг. И я осмелился взять на себя составление соответствующих бумаг. Аарон Маркович согласен, что подобного рода сделки надлежит заверять нотариально, дабы избежать в будущем неприятных исковых заявлений…

Спасибо. Обоим. И это действительно надо было сделать еще вчера или позавчера… нет, я верю людям. В целом. Глобально так сказать. Некоторым даже больше, чем прочим, но…

С договором надежней.

А то потом вдруг окажется, что я обманным путем заманила беспомощную женщину в страшный свой дом и там издевалась, отымая кровь…