Помнится, фройляйн Дверхен была еще той стервой, правда, хитрой, а потому в доме продержалась изрядно, прежде чем мне удалось-таки от нее избавиться.

— И учителей… лишних нарядов… меня не вывозили каждое лето к морю, чтобы я подышала морским воздухом, — она криво усмехнулась. — Зато заставляли работать при храме… матушка заботилась. Лицемерка. Так вот… раз в год она показывала меня. Старик смотрел. Иногда заставлял открыть рот, пересчитывал зубы… как-то попенял, что я слишком разъелась, и в следующий год меня кормили почти одной овсянкой… он же дал этот треклятый амулет. Самолично надел на шею и потом менял… он мог забрать меня…

Мог. Пожалуй. Я не хочу думать, что случилось, но вряд ли матушка моя обрадовалась внебрачному ребенку. Если приворот можно еще как-то пережить, то иметь перед глазами ежедневное напоминание об измене…

Наверное, они все же попытались отобрать ребенка, скажем, чтобы определить в школу-интернат или еще какое заведение подобного толку, но тетка не отдала. За содержание кузины ей неплохо платили. И видно, Летиция сама поняла, если, сглотнув, сказала:

— Две тысячи марок… в год… я нашла чеки… незадолго до твоей смерти. Я… мы получали эти деньги… и матушка тратила их.

Не на кузину.

А злость ведьме к лицу, вот с силой ей надобно аккуратно… темный шар, возникший над головой Летиции, разрастался, грозя заполнить комнату. Попятился к двери Полечка, кажется, осознавая, что с ведьмой связываться себе до роже.

— Я ей верила… всю жизнь верила, что только она и знает, как будет правильно… как будет хорошо…

Сестрица покачивалась. И обняла себя. Глаза ее потемнели, кожа сделалась бела, а губы обзавелись синей каймой весьма характерного вида.

— Она же… она называла меня никчемной… что бы я ни делала… все равно никчемная… я просто хочу уйти… от нее…

— И думаешь, что титул поможет?

Нет, с титулом и имуществом я все равно просто так не расстанусь, но в поддержание беседы и понимания мотивов ради… сила клубилась. Того и гляди выплеснется, оформляясь в стихийное проклятье. Вон и Диттер сунул руку в карман. Напрягся.

— Тебе помог… она получит деньги и отстанет… или я куда-нибудь уеду… на море… я никогда не была на море…

Сейчас заплачу от жалости. Я щелкнула пальцами, и облако, добравшееся до стола, заколыхалось. Слабо вспыхнула защита, активируясь, и светящееся покрывало укрыло полки с бумагами. Стол затрещал, но выдержал, как и кресло.

Ишь ты… повадились тут. Ходят, портят… Я поманила чужую силу, и та нехотя покачнулась, поползла ко мне. Она была густой и тяжелой, еще неоформившейся, но уже способной искалечить…

— Если тебе нужно только море…

Сила тронула мои ноги, словно обнюхивая, проверяя, достойна ли я ее прикосновения. Поднялась выше… куснула ткань платья, и та осыпалась серым пеплом.

Надо же, какие убийственные у моей сестрицы желания. Я присела и сунула в темное нутро шара руки. Ешь. Если сможешь.

Я вот тебя — вполне… я впитывала чужую силу, а с нею и темные эмоции, разрушавшие душу. Сколько здесь всего… и гнев, и боль, и обида… и желание смерти… а с виду такая курица беспомощная.

— Я хочу получить то, что мне полагается! — Летиция сделала движение рукой, легкое, едва заметное, и черный шар вспыхнул темным же пламенем. Оно вцепилось в мои руки, вгрызаясь в кожу сотней игл. И если бы я могла чувствовать боль, я бы закричала. А так…

— Глупенькая, — я втягивала силу, которой не становилось меньше, а главное, что, похожая на спонтанный выброс, она все-таки имела внутреннюю структуру. — Кто ж так убивает?

Сила наполняла мое тело. И оставалась внутри. Ее было много, но…

Я пила. Не кровь, конечно, но тоже неплохо… темная-сладкая… прелесть моя… я тянула и тянула, и темные нити светлели, распадались. Облако проклятья — смертельного, причем сделанного на немедленную гибель — стремительно уменьшалось, что не прибавило сестрице настроения.

— Ты… — зашипела она, мигом стряхивая остаточные нити — ага, еще немного и я потянула бы силу напрямую из тщедушного этого тельца, — ты еще пожалеешь…

Она вылетела из кабинета, от души хлопнув дверью.

— Дорогая…

— Знаешь, — я обернулась к Диттеру, слизывая капли темноты с ладони, — мне кажется, или мои родственники меня несколько недолюбливают?

Он хмыкнул и поинтересовался:

— Как ты?

Обыкновенно. И даже хорошо… в голове слегка шумит, состояние такое вот, одновременно невероятной легкости и желания совершить что-нибудь этакое, душевное… после шампанского подобное бывает. О чем я и сказала Диттеру, а тот лишь вздохнул.

— Твоя сестра не носила блокиратор, — он повернул перстенек, и марево светлой силы, его окружавшей, побледнело. — Никто не надевает блокираторы на детей…

— А еще она многое умеет, — я подобрала с ковра последнюю ниточку. — И сомневаюсь, что этому учат в храмовых школах.

В общем, жизнь становилась все интересней.

А к вечеру в дом мой наведалась полиция.

Не буду лгать, что гостям я обрадовалась. Я устроилась в библиотеке. Горячий шоколад, домашнее удобное платье и плед, скорее для порядка, чем из желания согреться. Дневники Йохана, моего прапрадеда, личности в высшей степени занудной, обладавшей поразительным талантом утомлять с первых строк, но… ему случалось бывать в стране Хинд.

Он пошел по тропе своего деда, желая отыскать ту самую деревню. О чем и писал нудно, пространно, не забывая точно указывать, сколько и на что было потрачено денег, но при том умудряясь обходить вниманием вещи действительно важные.

Что такое хранители крови? И почему на постройку храма при доме ушло денег в три раза больше, чем положено? Откуда такие суммы за камень? За работу? Да этого камня…

Я как раз совершила почти гениальное открытие, когда размышления мои были прерваны самым отвратительным образом.

— Простите, фройляйн, я упоминал, что вы заняты… — Гюнтер выглядел отстраненно-спокойным, в отличие от дорогого герра Германа.

Этот отстранил старика и, шагнув в библиотеку, поинтересовался:

— Что вы делаете?

— Зефирки ем, — призналась я, облизав пальцы.

Зефир доставили из кондитерской, что на углу Лебяжьего переулка и современной Моргенштрассе. Расположенная на первом этаже доходного дома, она уже вторую сотню лет радовала жильцов удивительного вкуса десертами, фирменный земляничный зефир был особенно хорош. Правда, горьковат слегка.

— Вы ж мертвая. — Он втянул воздух, и крылья хрящеватого носа раздулись, а на лице появилось донельзя обиженное выражение.

— Между прочим, — я вытерла пальцы о плед и дневник отложила. Пока. — Указывать даме на ее недостатки несколько невежливо…

В дверях виднелись еще четверо жандармов, которые топтались на пороге, явно не зная, как дальше быть.

— Поступил сигнал.

— Куда?

— В Управление… деточка, дело серьезное…

Доносы на меня писали, что в управление, что мэру… а мне — на него и, соответственно, на герра Германа, и на многих иных достойных людей. Не знаю, что они в полиции с доносами делали, я же раскладывала по папочкам. На всякий случай.

— Убийство? — Диттер не заставил себя долго ждать.

Спустился явно готовый покинуть дом в теплой компании жандармов, только вот, подозреваю, не по его душеньку они явились этакою толпой. Ишь, шеи вытягивают, словно гуси…

— Убийство, — подтвердил герр Герман. — Где вы были?

— Здесь, — я села.

Убийство — это плохо…

Нет, не скажу, что уровень преступности у нас был таков, что подобных досадных происшествий вовсе не случалось. Бывало всякое, но вот… Сигнал. Труп. Полиция в моем доме. Я, пусть и блондинка, но не дура, могу сопоставить одно с другим.

— Фройляйн не покидала дома, — Диттер рядом с массивным герром Германом смотрелся как-то жалковато.

— Ага, зефирки ела… — герр Герман позволил почувствовать сарказм в голосе.

Чем ему зефирки-то не угодили? А вообще дрянной человек, да…