— Сука, — сдавленно прошипел Лёха. Если чиновники — это уже как минимум хреново. Дикого опять остро не хватало. Если сам Лёха не справлялся, друг обычно придумывал, как выкручиваться. Впрочем...

— Чиновники, говоришь?

Можно было выкрутить, как раскрытие. Но если такой уровень — компромата на каждого работника наверняка жопой жуй. По крайней мере, сам Алексей, будь на месте сутенёра, им бы плотно озаботился. Значит и на Катю имеется, а проституция — уголовка. Когда-то под неё попадала только организация, а сейчас пихнули и деятельность — "за сохранение института брака". Лёхе захотелось сплюнуть, но жалко было паркет. Никого не волновало, что частенько именно шлюхи его и сохраняли.

Мысли в голове путались. Общественным резонансом? Никто не станет слушать. Если на ментов был зуб у каждого второго, то с этой темой было по-сложнее. Были те, кто понимал, кто не обращал внимания или те, кто презирал.

С судом Алисы прокатило, а здесь чем хуже? Те же высокие чины, но на этот раз — прикрывающие бордель. Ведь дело не в том, что бы вытащить одну проститутку, а в том, что власть в очередной раз кладёт большой и жирный на законы. Выяснить бы крышу, а потом можно думать плотнее. Пока что Лёха на этом остановился. Морфий действовать переставал, напоминая о неврозом состоянии, преследовавшем его в последний месяц.

— Разберёмся. Но я тебя от туда вытащу.

Он даже ободряющую улыбку смог из себя выдавить, чем был крайне удивлён.

— Хорошо, — кивнула Катя и улыбнулась в ответ, мягко и уверенно. — Я верю, что мы справимся.

Ей ужасно хотелось оказаться сейчас с Лёшей дома, а не в этом недобром незнакомом месте; хотелось снять с него всё лишнее и любить в окружении тёплых мягких одеял, но понимала, что ему с его рукой лучше не напрягаться и уж точно не стоит никуда ехать.

— Ворон ночью распространил информацию о том, куда отвезли пойманных на митинге. Координаты оказались верными, там с раннего утра собираются люди и ОМОН вынужден кого-то выпускать, — рассказала, пытаясь поднять ему настроение. — Я замесила тесто и хочу приехать туда ближе к вечеру с пирожками. А ночью у меня работа. Если у вас всё хорошо, то я тогда пойду?

Уходить было тяжело. Натягивать обратно пальто, брать сумочку, возвращать на место таблетки. Хотелось, чтобы он ещё раз поцеловал, чтобы сказал, что не хочет отпускать — и тогда ей будет куда спокойнее.

«Я могу тебя отвести» — хотел было сказать он, но сдержался. Да и сам хотел поехать, поддержать, побыть, наконец, этим ебучим символом, который из него лепили в сети. А рука напоминала, что за руль ему сейчас нельзя, да и ментам на глаза попадаться — тоже. Загребёт первый же патруль. И если первую проблему ещё можно было решить автопилотом, то вторую — однозначно нет.

— Эй, — поймал Лёха Катину руку у двери, в этот раз уже не копаясь с заевшим замком. Как на зло тот поддался легко. — У бараков осторожнее. Сильно не высовывайся, мало ли. И... Не ебу как они там это проводят, но если будет возможность узнать имена задержанных, то звони. Я тебе назову два. Девчонок найти не можем своих.

Лёха оставался Лёхой. Лёха никого не выделял, думал обо всех сразу и в последнюю очередь — о себе. Сейчас отсиживался только по той причине, что осознавал бесполезность и риск быть пойманным. Боком это выйдет не ему.

Катя кивнула. Она была готова на что угодно, лишь бы в глазах Лёши читалось одобрение. Хотела, чтобы он ей гордился, да хотя бы просто уважал, а не только заботился, но пока что так до конца и не понимала его позицию.

— Я позвоню, конечно, если вдруг. А ты отдыхай.

И вспорхнула, взмахнула сумочкой, постучала по лестнице каблуками, снова возвращаясь в свой вечный, сумрачно аморальный дом бабочек.

Если раньше остался кто-то, кто не знал о митингах, то сейчас таковых не было совсем. По федеральным каналам пустили пропагандистские ролики, высмеивали протестующих, вырывали из контекста, показывали ненастоящие кадры с места событий. Нанимали актёров, чтобы посмеяться над ними... а потом на это отвечали в сети. Люди тоже снимали ролики, делали фото, кто-то увольнялся с работы, кто-то кидал камни в полицейские участки, кто-то призывал собраться ещё раз на улице — и увольнялись, и кидали, и собирались. Любое высказывание вроде «моя хата с краю» только сильнее разжигало пламя в сердцах пострадавших и готовых бороться. Не долго оставались способные сохранять нейтралитет — ловили их, их друзей, знакомых, и никто больше не мог уйти в сторону. Государство думало, что подавляет бунд, а само только его разжигало. Государство думало, что пугает — и демонстрировало всю свою прогнившую натуру. Государство окончательно превратилось во врага, с которым бесполезно договариваться.

Стал врагом государства и народ. Защищали не людей, защищали власть. То тут, то там появлялись новости о смертях, избиениях, изнасилованиях. Люди сочувствовали, со-чувствовали, а потом шли вместе бить морду. Как одна большая компания, как когда-то ребята — за своих вершили самосуд. Кого-то за это вылавливали, кого-то не могли, кого-то убивали, избивали, насиловали — всё повторялось заново. Менялись лица, дни, имена и биографии, но продолжалась война. Как однажды кем-то спущенное, а теперь бешено летящее с горы в бесконечность колесо насилия и жестокости.

У государство было оружие. А у народа — сдерживающий и одновременно вдохновляющий фактор — человечность. И где-то между ними оказалась зажата, забита, истерзана маленькая отчаянная любовь.

— Как всё прошло? Не сильно тебя донимали?

Дикий пропустил Ташу в квартиру и закрыл за ней дверь. Уже ставшая повседневной тишина разбавилась новыми шагами и шуршанием верхней одежды — Дикий помог Таше её снять.

На днях она признавалась ему в чём-то таком светлом, что и симпатией-то назвать нельзя — а он до сих пор ходил в приподнятом настроении, с твёрдым желанием увидеть её вскоре снова. Увидеть-то увидел, но так всю дорогу и молчал, заглядываясь. Какие тут ещё могут быть слова? Впору было действовать.

—Донимали. Но как обычно, —Таша стаскивала сапожки, чуть не навернулась, но устояла с неловкой улыбкой. Красота кошки, грация картошки, как иногда про неё говорила подруга, —Да и очередь всегда бесит. Спасибо, что забрал. —И добавила смущённо, — Я бы сама приехала вообще, но всё равно спасибо

— Очередь отмечаться? — Дикий фыркнул. — Не за что, Таш. Твоя самостоятельность до добра может и не довести, — добавил ворчливо, следя за тем, чтобы она не разнесла собой коридор. Явно очень стремилась. — Не голодная? У меня, как всегда, нихера нет, но можем что-то заказать, если нужно.

—Неа, — девушка помотала головой. —Не голодная.

Таша прошла в комнату, опускаясь на диван и запуская пальцы в волосы. После полиции её отпускало не сразу. Рядом сидели разные —и такие же девушки как она, и стрёмного вида мужики, зыркающие по сторонам. Таша всегда старалась держаться первых, погружаясь в музыку до кабинета, потом выдерживала минут двадцать допроса, отдавала анализы на запрещённые вещества и пулей вылетела на свежий воздух.

— А ты думал — это пять минут? — теперь уже фыркнула она, —Нифига. Всё это дерьмо происходит в один день и примерно в одно и тоже время... Так что иногда толкучка жуткая. А у тебя как день прошёл?

В отличии от её дней сурка у Дикого иногда бывало разнообразие. Уже не страшное, привычное, даже весёлое. Разбавляло скучные будни, вносило в них хоть что-то ураганное. Жить с какими-то тайнами, помимо своих собственных, оказалось волнительно.

— Да никак, — уклончиво отозвался Дикий, плюхнулся на диван рядом. — Но такими темпами пройдёт совсем тухло. Слушай...

Он снова смотрел на неё, подмечая усталость, скуку, отвращение — и снова не знал, что ещё можно говорить. Так и не закончил фразу — да и не особо понимал, о чём она могла бы быть — и аккуратно, даже нежно запустил руку в пушистые как одуванчик волосы вслед за её собственными пальцами, накрывая их своими.