Ему до сих пор казалось, что она какая-то неправильная — в хорошем смысле — по сравнению с ними со всеми: наркоманами, преступниками. В какой-то степени боялся, что компания её испортит, но время шло, а она оставалась собой. Может, чуть более раскрепощённой, уже не так жалась по углам, как в первый раз, но в своём характере не менялась ничуть. «Это только кажется, что она маленькая», — понимал Дикий. Но ничего поделать с собой не мог. О Таше всё ещё хотелось заботиться.

— Нормально, — пожала плечами девушка, — усваивается. Иногда с математикой плохо, но, вроде, вывожу. Справлюсь — куда денусь? И нет, не мешает. Как, интересно, это вообще может помешать?

Таша сейчас судорожно вспоминала, знает ли вообще Дикий о её положении. Алиса — знала, Лёха — знал, он тоже ведь, наверняка, должен. Таша точно помнила, что сама не рассказывала, а остатки компании впечатления болтливых не производили. Она не стеснялась этого. Мысль если не «он заслужил», то хотя бы «ты защищалась» Алиса в светлую головушку вбить смогла. Просто защита зашла несколько дальше, вот и всё.

Дикий и сам не понимал, как они ей могут помешать. Сказал какую-то глупость, ей-богу.

— Если что, проси Лёху, он в математике шарит, — предложил он, старательно уходя от вопроса.

Таша вздохнула, прикрыв глаза.

— Не хочу тащить к вам учёбу, — сказала девушка, затягиваясь. — У меня дома только она и рисунки, другого ничего не вижу. Не тошнит, конечно, но с вами разнообразие. С вами интересно. Даже если иногда бывают истории, которые вам — смешные, мне — страшные.

Иногда ей и впрямь хотелось на стенку лезть от скуки, особенно если вдохновение покидало и совершенно отказывалось возвращаться по несколько дней. В такое время Таша сидела за графическим столом, без мысли выводила какие-то линии, стирала, меняла цвета, но в итоге ничего не получалось. 

— А одноклассники? Не общаетесь, не гуляете даже? Не всё же время сидеть дома... — заметил он. — Так совсем крыша поедет.

— У меня... нет одноклассников, — закусив губу, решилась Таша. — Я не хожу в школу уже почти полтора года. Мне нельзя. Учусь дома. Ты не знаешь?

Можно было соврать, но почему-то не хотелось. Ноги резко снова стали ватными от навалившегося волнения. Она была уверена, что Дикий сейчас не бросится на неё с обвинениями, но замялась. Никто Ташку за язык не тянул, но всё равно сорвалось:

— Я условно осуждена по четыреста пятьдесят седьмой. Часть вторая.

То, что пункт пятый, — неважно. Они там все под одну гребёнку и различаются слабо. Ещё один момент, который Таша хотела бы забыть, но не могла. Дословно знала все три абзаца статьи.

Дикий об этом не знал. Понимал, что Ташу, наверное, не просто так притащили, да и в том сомневался, но теперь всё встало на свои места. Он даже почти догадался, при каких обстоятельствах она могла кого-то убить по неосторожности. А поэтому не стал спрашивать. Да и боялся услышать — услышать и понять, что набить кому-то рожу теперь уже не получится.

— Херово, что тебя поймали, — посочувствовал он, дольше обычного выдыхая дым. К бешенству примешалась боль. — Блять, и как им совести хватило. Хуй со взрослыми, но несовершеннолетнего в четырёх стенах запирать... Я бы тогда, наверное, всю квартиру от скуки разъебал. А ты ничего, держишься.

— Я могу свободно передвигаться по городу, — возразила Таша. — Разве что работать с людьми не смогу, детей не будет, замуж не выйду... Не важно. Жизнь как жизнь. Я с людьми никогда работать и не хотела. Я художник, — неловко улыбнулась она, — и, вроде, даже не от слова «худо».

Иногда Таша бралась представлять, какой бы случилась жизнь, если бы у учителя не было глазного импланта. Обычной? Может, тогда бы даже был шанс забыть, вернуться в русло общения со сверстниками и стать человеком? Ответ каждый раз терялся. И не потому, что у девушки были проблемы с фантазией — просто каждый раз было неприятно и мерзко до тянущей в груди боли понимать, что именно она перечеркнула своим поступком. Таша ненавидела себя ещё сильнее.

— Мне кажется, это тебе важно, — Дикий даже сам удивился, как его укололи Ташины слова в этот момент. — Не в смысле — нужно, а в смысле — тебя это тревожит. То, что ты не такая, как все. Хотя это не обязательно хуже, почему-то оно всегда так кажется. — И добавил осторожно, потому что изящнее бы не сумел: — Как по мне, ты куда лучше многих, никого по неосторожности не убивавших.

Девушка остановилась, даже скорее застыла, запнувшись о несуществующие корни, и странно посмотрела на Дикого.

— Какая разница, что важно, а что — нет? Это лучше, чем смертная казнь. А то, что я сделала, — я не должна была. Это было отвратительно.

Руки в крови, белая рубашка... Таша почти вздрогнула. По крайней мере, тонкая шея напряглась, а последующий выдох получился судорожным.

— На самом деле, это было не по неосторожности. Состояние аффекта. Я сама схватилась... за нож. Меня не должны были оправдать, но, скорее всего, бабушка дала кому-нибудь взятку, а статистика за месяц выходила хорошая, и поэтому дожимать не стали.

Она смотрела на него своими умными глазами, в которых можно было увидеть вечно скрытую тоску и настороженность по отношению ко всему подряд. Грусть от разбитой на осколки жизни, понимания грязного мира и своей собственной грязи в придачу.

— Есть вещи отвратительнее убийства, — заявил он спокойно, тоже остановившись. — Ты не должна была этого испытать, но то, что ты схватилась за нож, не делает тебя неправильной, плохой... Даже убийцей не делает. Большая разница, что для тебя важно, а что — нет. Для меня — большая. Я всё-таки твой друг.

«Наверное», — про себя и для себя добавил Дикий.

— Друг? — переспросила Таша и сама не поняла почему. — Правда?

Почему-то ей было сложно это принять. До сих пор столь тесное общение с кем-то выбивалось из рамок привычной замкнутости. Она не была сейчас уверена, что решила уточнить именно подобный контекст, и от этого почти испугалась, но внутренне. Таша иногда ловила себя на том, что выделяет Дикого из остальных. Например, недавно появившийся Ворон настораживал, и если от него нужно было бы прятаться, то Таша в качестве защитника выбрала бы Дикого. Или Алису — но та пока была не боеспособной. На последнем месте стояли Лёха с Доктором.

— Хорошо. Я просто до сих пор никак не привыкну, что важна кому-то, кроме бабушки, наверное...

— Правда, — подтвердил уверенно. И добавил, уже не очень: — Может, не только. Но для меня ты важна.

— В каком смысле? — на лице у Таши отразились неподдельное непонимание и рьяное желание разобраться.

Не то чтобы Дикий был трусом, но после такого разговора мучить Ташу подобными темами как-то не хотелось. Они так редко оставались наедине, он до этого не то чтобы когда-то на кого-то так засматривался... А теперь ещё и «отвратительнее убийства» вкупе с её возрастом, горечью и страхом. «Сам себе бы рожу набил», — мысленно заключил он.

— Ты мне нравишься, Таша, — пришлось всё же пояснить. Надеялся, что она его поймёт и так, но только сейчас осознал, что зря — конечно, вряд ли у неё был богатый опыт личных отношений... — Как девушка нравишься.

Они стояли, наверное, как два дебила, посреди улицы, между двух тусклых фонарей, со струйками живого тумана из пальцев.

— Это ни к чему тебя не обязывает, — тут же мягко добавил Дикий. — И ничего не меняет. Пожалуйста, хотя бы меня не бойся.

— Да не боюсь я, — смутившись, даже, кажется, покраснев, пробормотала Таша. — Ещё чего. Ты не пугаешь.

Она облизнула губы, опять не зная, куда себя деть. Пыталась придумать, что сказать ещё, но в голову ничего не лезло. Слова выбили из колеи напрочь. Ташка не понимала, как может кому-то нравиться вне плотского смысла и как подобные чувства ни к чему её не обязывают. Глупой выглядеть не хотелось, поэтому она проглотила вопрос «А как это?» и просто неловко улыбнулась.