Впрочем нет, не тело. Когда Лёха подбежал к нему, падая на колени, Саня был ещё Саней. Живым.

— Ты как? Где? «Куда?» —хриплым голосом спросил Алексей, беглым взглядом окидывая парнишку и нашёл красное пятно там, где хотел обнаружить его меньше всего. На груди. Расстёгнутое пальто и белая рубашка.

Сашке явно было до ужаса больно. В глазах ничего кроме неё не читалось. Все знания, все навыки у Лёхи из головы вылетели напрочь — остались только дрожащие руки, прижавшиеся к груди. Потом всё же разорвал пуговицы и нашёл источник крови внизу, около рёбер.

— Ты... Ты скажи мне... — выдавил из себя Саня, находя мутным взглядом лицо Алексея, а потом устремляя в бесконечное небо, за свинцовыми тучами, — Не зря же, а? Всё это. И Ник. И это.

— Не зря, — зачем-то ответил Лёха, снова завертел головой, но мимо только пробегали и мельтешили. Не скорую же вызывать, а помощь нужна. Рану он зажал, но в таких условиях свинцовая смерть не должна бы пройти на вылет. А если и прошла — так ещё хуже...

Саша криво улыбнулся. И застыл, оставляя Лёхе растерянность, смятение и ужас. Он ещё несколько секунд смотрел в голубые глаза, а затем удар пришёлся откуда-то справа.

Лёха ничком полетел на асфальт, зашипел, когда обожгло щёку, попытался отползти, но нихрена не получилось. Боли стало везде и много. Тяжёлые удары глушили, сквозь них ещё долетали поредевшие звуки выстрелов, ругань и возгласы. Мелькали образы площади — израненного сердца, на котором навсегда замершими рубцами лежали тела. И ведь не только Саня, ещё. Не только парни и мужчины, но и девушки, и Лёха надеялся, что детей там не было, а не просто он их не заметил. Нашлись же идиоты... Алексей скрипел зубами, терпел, а потом резким выдохом заставил себя расслабиться. Эти вроде повелись, хоть и не сразу. Через минуту прекратили дубасить, подняли и потащили...

Двое. Даже так Лёха различал двух, что тащили его, а остальные свалили к другим недобитым. Суки.

Алексей рванулся яростно назад, сумел вырвать одну руку, повёл тело в сторону, одновременно заводя освободившуюся конечность за спину. Выстрел, его первый за год, прогремел и нашёл пристанище в плече сволочи в непроницаемом шлеме. Повезло, что второй на секунду растерялся. Ноги ныли, всё тело будто поварилось в Адовом котле, но он всё же сумел повалить омоновца, хорошенько приложить в нелепом падении коленом в пах и рванул тут же, не оглядываясь. Считал мгновения до выстрела или очереди в спину и дождался. Болью взорвалась левая рука, Лёха коротко крикнул, схватился за очаг очередного круга и на одной только выдержке вылетел с площади. Обернулся у самого поворота, на углу дома, пробежался взглядом, не нашёл никого родного и скрылся. Ужасно хотелось отдышаться, прислониться к стене или даже упасть прямо тут, но Лёха продолжал бежать. Камеры, прохожие — всё мельтешило и сливалось.

Цель — свалить. Как смысл жить продолжать жить, дышать, существовать и ненавидеть себя всё сильнее.

"Революция" — раздавалось в испуганных возгласах людей и гудках машин.

"Революция" — вторил им и сам Лёха, ставя крест на своей исторической сущности. Глупо было даже надеяться.

Он позволил себе выдохнуть только через три квартала, оседая в нише какого-то арочного дворика. Кровь к тому моменту уже стекала с пальцев, капала на серый асфальт и зажимать уже не помогало.

Мобильник разбился, ни на что не реагировал, а экран шёл сеткой мелких трещин.

У революции был привкус отчаяния, боли и ненависти. Никакого восторга, никакого вдохновения — ни черта она с собой не несла. Только смерти и слабую надежду, что не зря. Совсем призрачную.

Площадь пустела, превращалась в поле боя. За людьми ОМОН убегал на улицы, и Ворону не удавалось проследить за всеми и отправить боевиков на подмогу. Люди Мел и Марц занимались тем же, только их всё равно было мало. А вооружённые защитники ненастоящего государства всё пребывали и пребывали, вылезали из чёрных машин, со свежими силами продолжали стрелять.

От постоянного шума закладывало уши, от криков сжималось сердце. Ворон ещё пытался дотащить раненых до открытых дверей подъездов, где их перехватывали мирные жители, готовые спрятать; он ещё отбивал молодые парочки и одиноких подростков, запуганных, потерявшихся, от не-людей-в-чёрном; но вскоре с ним самим уже не осталось никого, а пистолет стал чертовски лёгким. Кто-то точно бросил его — вполне в духе мафии, — кто-то был ранен — пусть и бывшие военные, но не бессмертные, — кто-то тоже ушёл в свободное плавание, не дождавшись следующего приказа; а у него болело в задетой несколько раз чьими-то кулаками груди и оставался только длинный охотничий нож, совершенно бесполезный сейчас. Ворон убивал, да, умел убивать, но с войной столкнулся впервые. Нырнул, прячась от патруля в какую-то подворотню, прижался спиной к стене и прикрыл глаза. Руки опускались сами.

Мирный митинг для мирных людей очень быстро превратился в их же кладбище. И почему умирали всегда не те, кто во всем виноват?

Марц не поняла, в какой момент отбилась от группки бойцов, которых держалась до этого. Просто обнаружила себя в одиночестве против троих и только оскалилась, пуская в дубинку электрический разряд. Так долго сдерживаемая, почти животная, ярость выплеснулась наконец наружу, нашла применение и свою родную обитель.

Свой статус она полностью оправдывала — была опасна. Для всех, кто мог даже попытаться попасть в раздел врагов, предателей, а не-люди-в-чёрном как раз такими и были. Марц тяжело дышала, даже со своей подготовкой запыхалась, но не раздумывая кинулась на них, потому иначе — кинулись бы на неё.

Либо ты — либо тебя. Вдолбленное Герасимом правило, как сам Герасим был сейчас вдолблен пулями в площадь. Бей первым и тогда получишь шанс на победу.

Но в конце концов — она не особо высокая девушка, с замашками пацана-хулигана, хорошо умеющая в рукопашный бой, а они — трое подготовленных мужиков, науськанных на ей подобных.

Даже когда её, уже порядком помятую и избитую скрутили, рывком поставили на ноги, поволокли, Марципан всё равно яростно пыталась сопротивляться, отстраивая честь до конца. Понимала — этим автозаком для неё все и закончится, оборвётся раз и навсегда. Взглядом искала Меланхолию и нашла, тут же округлив глаза от ужаса. Мел по привычке чувствовала всем телом любое движение поблизости. Пусть и занимал её сейчас только что убитый ею бравый воин гвардии, а ещё топот ботинок приближающихся его товарищей, она почувствовала движение, взгляд. Марципан покачала головой едва заметно, встретившись одной только им понятной искрой — не смей. Но Меланхолия резко изменила планы.

— Куда?! — заорала Марц, едва увидела стальную, решительно приближающуюся смерть. — Дура! Назад!

Марципан готова была рычать от ощущения собственного бессилия, никчёмности. Мел же достаточно было нескольких рывков, чтобы острым ножом нащупать брешь в ближайшем шлеме омоновца и вспороть ему шею. Процессия с девушкой замедлилась. Она рванулась к следующему. Остановила пуля в колено. Обретённая было Марципан надежда, скрылась за криком, глушившим для себя выстрел.

Полёт — как в пропасть. Марц приложилась плечом, сжала челюсти. В голове долбила одна мысль — зачем? Зачем эта идиотка полезла?! И отвечала тут же себе — потому что сама бы бросилась даже с голыми руками, увидь, как её Меланхолию куда-то волокут.

Благоверная полетела следом, всё в такой же манере. Ни единого звука не издала, пока вязали, пока забрасывали в коморку внутри автозака к Марц и остальным задержанным.

— Мел!

— На пол!

— Нахуй! — процедила Марципан, подрываясь с пола, но тут же была отправлена обратно ударом. В голове зазвенело, гулко разнося последующую ругань и мат. Отвращение, ненависть, злость — ни капли страха в золотистых глазах.

— Лежать на полу, сука, — требовали голоса. — Девки могут сидеть, ногами чтобы на мужиках.