По учению Евагрия, демоны не могут напрямую действовать на ум. Они рождают помыслы, действуя на память и воображение. Они напоминают отшельнику о родителях, друзьях, имуществе и богатстве, которого он лишился, или внушают ему образы, возбуждающие страсть. Для этого они обычно используют галлюцинации или ложные ощущения. Часто они предстают перед монахом в виде женщины, красивой и желанной[1190], или даже принимают вид священника, якобы принесшего причастие[1191], либо вообще переодеваются в епископа. Один инок как?то раз принял такого «владыку», который хотел стать монахом, и поселил его в пещере по соседству со своей кельей[1192]. Но это не всегда фантомы. Дьявол может воспользоваться визитом настоящего епископа или женщины, чтобы искушать отшельника[1193]. Образ, к которому бес, как кажется, питал особую симпатию, — это образ эфиопа или эфиопки, смуглый цвет которых намекал на черноту греха. Один монах, собираясь укладываться спать, обнаруживает на своей циновке эфиопку[1194]. Авва Пахон видит молоденькую эфиопку, которая расположилась у него на коленях[1195]. Еще одна эфиопка искушала совсем юного монаха, пришедшего в Скит вместе со своим отцом[1196]. Эфиопка — это, как правило, персонификация сладострастия[1197]. Авва Аполлон поймал демона гордыни, принявшего вид маленького эфиопа, который залез авве на шею[1198]. Дьявол в виде негритенка являлся и Антонию Великому, и святой сказал ему: «Воистину достоин ты презрения, ибо черен умом и слаб, как ребенок»[1199]. Однажды, во время пения псалмов, авва Макарий увидел множество маленьких эфиопов, бегающих вокруг молящихся братьев, тыкающих им пальцами в глаза или в рот и совершающих миллион всяких чудачеств, с тем чтобы отвлечь их внимание от молитвы и рассеять их мысли[1200]. В «Собеседованиях» Иоанна Кассиана мы также можем обнаружить несколько случаев, когда бесы принимают вид «мерзких эфиопов»[1201].

Но дьявол не всегда представал в отвратительном виде. Он также мог принимать привлекательный и прелестный образ, и не только женский, но и ангельский. Это были персонажи, как казалось, излучавшие свет и приходившие для того, например, чтобы разбудить монаха на службу[1202] или даже дать ему «благой» совет, чтобы в конце концов склонить его убить топором своего родного отца[1203]. Бесы приходили побеседовать с иноком Валентом, и тот принимал их за ангелов. Однажды перед ним предстал сам дьявол в виде Христа посреди «ангельского» сонма, и возгордившийся инок ему поверил[1204]. Но духовно опытного монаха нельзя было обмануть. Демону, который предстал перед одним старцем в образе архангела Гавриила, он ответил: «Вероятно, тебя послали к кому?то другому, ибо я не достоин такой чести[1205]». А когда другому старцу явился дьявол, принявший облик Христа, он просто закрыл глаза и сказал: «Не желаю видеть Христа на этом свете»[1206]. А еще один отец–пустынник, разгадав подобный дьявольский трюк, заявил так: «Я верую во Христа моего, Который сказал: “Если кто?то скажет вам: здесь Христос, или там Христос — не верьте”»[1207]. Авва Ор удостоился посещения некоего царя на огненной колеснице в сопровождении ангелов, который сказал ему: «Ты стяжал все добродетели, поклонись мне ныне, и я вознесу тебя на небо, как Илию». Отшельник ответил просто: «Царь мой — Христос, Которому поклоняюсь я непрестанно, ты же мне не царь»[1208]. Демон, как и в других подобных случаях, тотчас же исчез.

Но была и более тонкая уловка — когда демон принимал вид другого отшельника или блаженного старца, который пришел дать монаху полезный совет. Однажды к Антонию пришел некий инок с хлебами и сказал ему: «Ешь и приостанови свои великие труды, ты — человек и можешь обессилеть»[1209]. Этого демона святой выгнал с помощью молитвы. В других случаях бесы советовали подвижникам вообще не есть, по ночам они, не переставая, будили их на молитву, с тем чтобы, лишенные еды и сна, их жертвы решили, что монашеская жизнь невыносима[1210], или, впав от всего этого в уныние, стали бы думать, что больны и не в состоянии поститься[1211]. Бесы имеют большой запас всяких хитростей и каждый раз применяют новые стратегии, с тем чтобы вовлечь отшельников в грех. Они, по необходимости, могут читать и Священное Писание, правда только Ветхий Завет[1212]. Они с радостью делают предсказания[1213]. Они даже могут говорить правду и вполне разумные вещи, но исключительно для того, чтобы искушаемый затем легче поверил их лжи[1214].

Если мы соберем воедино все рассказы, в которых Отцы пустыни излагают свой духовный опыт, то получится внушительная сумма данных, способная устрашить и заставить нас спросить себя: а были ли они правы, открыв нам хитрости и уловки, которыми пользуется дьявол, нападая на монахов и стараясь совратить их в грех? Но на самом деле, если мы внимательно прочтем все то, что написано о «стратегии» лукавого, мы поймем, что всё это служит для того, чтобы вдохновить монахов и поддержать их в борьбе против бесов. С одной стороны, мы обнаруживаем, что бесы не вмешиваются в дела монахов настолько часто, насколько мы себе это представляем. Антоний Великий, например, объясняет, что плотские движения могут вызываться бесами, но могут происходить и по природе, а также от чрезмерного употребления пищи и питья[1215]. Авва Диоскор, говоря о ночном семяизвержении, бесов даже не упоминает[1216]. У знаменитых отшельников нет потребности сваливать на других то, что происходит по собственной воле[1217].

С другой стороны, следует признать, что большая часть апофтегм, которые мы знаем, заканчивается поражением дьявола. Эти апофтегмы призваны показать, что, в конце концов, дьявол не так уж страшен. Житие Антония постоянно представляет его как слабое и презренное существо[1218]. Если он сильно шумит, использует столько уловок и хитростей, то только потому, что по сущности своей он бессилен. Христос сокрушил и поработил его. Он не имеет власти над нами, он силен только в той мере, в какой мы сами попустительствуем ему[1219]. Бес сравним с железной частью топора, которая сама по себе не может рубить дерево, для этого ее нужно насадить на рукоять, а рукоятью служит наша воля[1220]. Пока монах молится и думает о Боге, дьявол не имеет над ним никакой силы[1221], но как только монах позволяет себе небрежение, вожделение, гнев, самовольство или какую?нибудь другую страсть, то он тотчас становится уязвимым[1222].