— Джемма, действуй! — в агонии стонет Цирцея.

Я собираю всю до капельки магию, живущую во мне, и направляю ее в кинжал.

— Я освобождаю души, запертые здесь! Вы свободны!

Я закрываю глаза и пытаюсь вонзить кинжал в дерево. Но ветка выбивает его из руки. Я с ужасом вижу, как он падает. Дерево визжит и завывает, привлекая внимание всех до единого сражающихся.

— Ее кровь должна пролиться! — приказывает дерево.

— Джемма! — кричит Картик, и я слышу тревогу в его голосе.

Ко мне направляется Амар. Он пришпоривает коня, набирая скорость. Я высвобождаюсь из хватки дерева и спешу к кинжалу, он слишком далеко… Время замедляется. Шум битвы превращается в тихое гудение. И единственным звуком остается стук копыт, и его ритм тот же, что ритм биения крови у меня в ушах. Я вижу, как Картик мчится за своим братом, и в его взгляде — яростная решимость. А потом мир возвращается к обычной скорости.

Корни ловят меня. Я падаю на землю. Задыхаясь, я ползу к кинжалу, но Амар действует быстрее.

— Нет! — кричит Картик, и я чувствую острую боль в боку.

Я смотрю туда — и вижу, что в моем теле торчит кинжал, а кровь просачивается на белую блузку, и пятно становится все больше.

— Джемма! — отчаянно визжит Фелисити.

Я вижу, как она бежит ко мне, и рядом с ней — Энн.

Я дергаюсь вперед, и когда дотягиваюсь до дерева, с болезненным вскриком выдергиваю кинжал из своего бока.

— Я… освобождаю… все эти души… — повторяю я шепотом.

И вонзаю кинжал в ствол дерева. Оно вопит от боли, и души выскальзывают из-под коры, проталкиваются сквозь ветви, как горящие листья, а потом исчезают.

Веки у меня дрожат. Земля под ногами качается. Меня трясет все сильнее и сильнее. Я падаю в объятия дерева. И последнее, что я слышу — голос Картика, выкрикивающего мое имя.

Вокруг меня туман, густой и приветливый. Он целует горящую кожу, принося прохладу, он как нежные губы матери. Я ничего не вижу. Все точно так же, как в моих снах. Но только теперь сквозь серый туман прорезается желтое свечение. Что-то движется там. Свет исходит от фонаря, висящего на длинном шесте, а шест укреплен на барже, украшенной цветами лотоса. Явились Трое, и они пришли ко мне. Сзади, в тумане, я слышу знакомый голос: «Джемма, Джемма…» Он проникает в меня шелестящей мягкостью, и мне хочется вернуться к нему, но три женщины манят меня, и я иду им навстречу. Они двигаются медленно, словно с большим усилием. Я тоже замедляю движение. Ноги как будто при каждом шаге тонут в грязи, но я все же приближаюсь.

Я ступаю на палубу баржи. Женщины кивают мне. Самая старшая говорит:

— Твое время пришло. Ты должна сделать выбор.

Она раскрывает ладонь. На ней лежит гроздь пурпурных ягод, гораздо более темного оттенка, чем те, что ела Пиппа. Ягоды устроились в ладони женщины, яркие, как драгоценности.

— Съешь эти ягоды — и мы увезем тебя прочь отсюда, к славе. Откажись от них — и ты должна будешь вернуться к тому, что тебя ждет. Как только ты выберешь, пути назад не будет.

До меня доносится зов моих друзей, но они как будто далеко-далеко, а я словно бегу, бегу, но мне никогда их не догнать…

— Джемма…

Я поворачиваюсь — и вижу рядом с собой Цирцею. Она уже не такая серая, какой я видела ее недавно. Она выглядит точно так же, как в тот день, когда мы впервые встретились в школе Спенс, когда она была еще мисс Мур, моей любимой учительницей.

— Ты неплохо поработала, — говорит она.

— Вы ведь знали, что Евгения превратилась в дерево? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает мисс Мур.

— И вы хотели спасти меня? — с надеждой произношу я.

Она грустно улыбается.

— Не стоит питать иллюзий, Джемма. Прежде всего я хотела спастись сама. Потом — завладеть силой. А ты стояла на далеком третьем месте.

— Но я все же стояла на третьем месте, — говорю я.

— Да, — кивает она с коротким смешком. — Ты была третьей.

— Спасибо, — говорю я. — Вы спасли меня.

— Нет. Ты сама себя спасла. Я только немножко помогла.

— И что теперь будет с вами? — спрашиваю я.

Она не отвечает.

— Она будет всегда блуждать здесь, в этом тумане, — объясняет старуха.

Выбор лежит передо мной на ее ладони. Крики друзей отдаляются. Я беру сочную ягоду и кладу на язык, проверяя вкус. Она не едкая. Скорее она кажется приятно сладкой — но потом вкус исчезает. Это вкус забвения. Вкус сна и грез, но без пробуждения. Ничего не нужно желать, ни к чему не надо стремиться, ни боли, ни любви, ни опасений — никогда. И тут я вдруг понимаю, что на самом деле это означает потерять душу.

Во рту все онемело от сладости ягоды. Она лежит на языке…

Фелисити, несущая в руках золотарник. Голос Энн, сильный и уверенный. Горгона, стремительно идущая по полю битвы…

Нужно только проглотить ягоду, и все будет кончено. Все забыто. Проглоти ягоду — и вместе с ней все хлопоты, все заботы, все надежды. Как легко избавиться от всего…

Картик. Я оставила его у того дерева. Дерево. Я там что-то делала…

Так легко, очень легко…

Картик.

С огромным усилием я выплевываю ягоду, живот сводит от рвотных позывов, когда я пытаюсь стереть с языка сахарное онемение. Все тело болит, как будто я целую вечность толкала огромный камень вверх по склону, но теперь наконец от него избавилась.

— Мне очень жаль. Я не могу пойти с вами. Не сейчас. Но могу ли я кое о чем попросить?

— Если хочешь, — говорит старуха.

— Хочу. Мне бы хотелось отдать свое место другой, — говорю я, глядя на Цирцею.

— Ты хочешь отдать все это мне? — спрашивает она.

— Вы спасли мою жизнь, — говорю я. — Это чего-нибудь да стоит.

— Ты ведь знаешь, я ненавижу всякие самопожертвования, — возражает Цирцея.

— Да, знаю, но я не хочу, чтобы вы блуждали в тумане. Это слишком опасно.

Она улыбается.

— Да, ты действительно неплохо поработала над собой, Джемма.

Она поворачивается к Троим:

— Я согласна.

И Цирцея поднимается на баржу.

Старая женщина кивает мне:

— Что ж, ты сделала выбор. Теперь назад не повернуть. И что бы ни случилось в будущем, тебе придется это принять.

— Да, я знаю.

— Тогда мы желаем тебе удачи. Больше мы не встретимся.

Я возвращаюсь на грязный, окутанный туманом берег, а младшая из трех женщин отталкивается шестом от дна реки, и баржа уходит в туман, и Цирцея тает в тенях. Я медленно шагаю обратно, пока ноги наконец не вспоминают, что значит передвигаться быстро, и тогда я бегу, бегу что есть сил, прорываясь сквозь туман жадно и решительно, и наконец мне кажется, что я лечу. И тут я ощущаю крепкие ветки, упершиеся в спину, и острую боль в боку. Я прижимаю ладонь к боку — а когда отнимаю ее, она испачкана кровью.

Я вернулась туда, где была, на замерзшую пустошь Зимних земель.

— Картик, Картик!

Голос у меня слабый и хриплый. Та малость магии, что еще оставалась у меня, убывает.

Глаза Картика полны тревоги.

— Джемма! Ты не должна шевелиться! Если твоя кровь упадет на почву Зимних земель…

— Я знаю.

С огромным усилием я втыкаю кинжал в дерево по самую рукоятку и падаю назад, стараясь оказаться подальше от путаницы корней. Я прижимаю ладонь к ране, и кровь просачивается между пальцами. Дерево пошатывается. Обитатели Зимних земель отчаянно кричат, видя его смертельную рану. С оглушительным треском ствол раскалывается, трещина расширяется — и вся магия, что была скрыта внутри, изливается наружу.

— Отойдите! — кричит горгона, но уже поздно.

Вся сила дерева до единой капли вливается в Картика. Его тело принимает ее, как сотню мощных ударов. Картик падает на землю, и я пугаюсь, что магия убила его.

— Картик! — отчаянно кричу я.

Он, пошатываясь, поднимается на ноги, но это уже не Картик. Он стал чем-то совершенно другим, он как будто начерчен светом и тенью, его глаза меняются, они то карие, то пугающие голубовато-белые. Он так ярко светится, что мне больно на него смотреть. Вся сила дерева — вся магия Зимних земель — теперь поселилась в нем, и я не знаю, что это может означать.